Ни я, ни те представители американских разведывательных кругов, с которыми я консультировался, в целом не сомневались в объективности, проявленной КГБ при рассекречивании материалов разведки. Не возникает впечатления, будто она предоставила лишь те материалы, которые характеризуют деятельность Орлова положительно. Лакмусовой бумажкой стало предоставление направленных Орловым в Москву донесений о проводившихся под его руководством операциях по ликвидации испанской троцкистской оппозиции. Столкнувшись с документальными свидетельствами того, что руки Орлова в- крови, КГБ все же согласился на обнародование документации, которая должна была наконец разрешить полувековой спор об обстоятельствах смерти Нина. Поскольку Орлов постоянно отрицал утверждения об убийстве как троцкистскую фальшивку и не раз показывал под присягой, что не участвовал в таких операциях по ликвидации, КГБ мог бы сохранить эту информацию в секрете. Но он не сделал этого, хотя такие сведения марали характер Орлова несмываемым пятном; так мир узнал еще об одном постыдном эпизоде сталинской эпохи.
Решение позволить Олегу собрать воедино неоспоримые свидетельства, которые он обнаружил в деле переписки с испанской резидентурой (доказательства участия Орлова в организации убийств), было наглядным признаком того, что российская разведывательная служба не будет утаивать исторические материалы лишь для того, чтобы скрыть неприятную правду. Для историка это решение исключительно важно. Оно позволяет верить в то, что критерии рассекречивания, которые установлены российской разведывательной службой, применяются неукоснительно. То же можно сказать и о решении предоставить значительное количество оперативных материалов, в которых имеется много рукописных донесений Орлова о вербовке кембриджской группы, а также психологические портреты ее членов и телеграммы, которыми обменивались Центр и его сотрудники, работавшие на местах. Кроме того, были предоставлены фотокопии всех страниц американского паспорта Орлова с красноречивыми штампами о въезде и выезде вместе с копиями видов на жительство и других «оперативных» документов, какие никогда не рассекретили бы американские учреждения. Также мы получили доступ к захватывающим личным воспоминаниям Филби и смогли сопоставить их с оперативными докладами из его дела, относящимися к тому же времени. Наличие столь широкого круга взаимосвязанных документов позволило провести такую перекрестную проверку, которой невозможно было подвергнуть дела из ФБР и ЦРУ.
Таким образом, российская разведывательная служба достигла нового уровня открытости и расширила горизонты историографии, в том что касается разведки и контрразведки. В самом деле, постраничный анализ документов ФБР и КГБ, составивших основу этой книги, показывает, что КГБ сделал значительно меньше купюр, чем ФБР. Изъятыми «по оперативным соображениям» оказались в основном имена людей и названия операций. Это соответствует официально объявленному решению не называть имена источников, которые еще живы и не выявлены западными контрразведывательными службами или не раскрыли себя сами. С целью защиты этих людей рассекречиваются только их псевдонимы.
Всегда есть соблазн усмотреть в изъятых или пропущенных свидетельствах особый смысл. Дверь с надписью «Входа нет» всегда привлекает к себе особое внимание, будь то при работе с американскими или советскими рассекреченными материалами. Поэтому изъятие ФБР всех протоколов допросов Орлова, за исключением заявлений, которые он сделал Службе иммиграции и натурализации, возможно, показывает, что эта мера была принята в связи с тем, что обнародование всей документации раскрыло бы методику ведения допросов, применяемую в ФБР, а также его неспособность «расколоть» Орлова.