Роксолана

А на следующий день две великие новости потрясли султанский сераль. Молодая Эль Хуррем получила в дар от султана целых две диадемы неслыханной красоты: одну из сверкающих топазов, другую – из драгоценного бадахшанского лазурита. Некогда она венчала голову матери султана в день свадьбы с его покойным отцом, султаном Селимом. Падишах, шептались слуги во дворце, лично отправился в покои своей матери и выпросил у нее наилучший дар из ее свадебного калыма. А еще, таясь и озираясь говорили слуги, молодой падишах едва держался на ногах, когда шел к матери, и лихорадочный огонь пылал в глазах его…

Начальник янычарского караула, не впустивший Эль Хуррем в приемную султана, получил от падишаха похвалу за верную службу, мешок золотых, повышение в чине и перевод… в Трапезунд. И еще болтали в серале, что болезненная страсть к бледнокожей Эль Хуррем лишила десятого и величайшего султана Османов разума, и теперь он горит, как свеча, и тает на глазах. А его мать исчахла от печали – так же, как и ее сын.

Смутная тревога наполняла дворец, а самые набожные мусульмане, обратившись лицом к Мекке, молились об исцелении израненного сердца падишаха.

А в это время в гареме, не вставая с колен, бледная чужеземка из далекой страны, невольница Хуррем, «найденыш с Черного шляха», который еще зовется Незримым шляхом, молилась своему Богу, обратившись лицом и сердцем к маленькой церквушке на окраине Рогатина. Молилась, неотрывно глядя то на маленький крестик Спасителя, то на драгоценные диадемы из сокровищ царского рода, которые даровал ей Сулейман. И кто знает, чье сердце было глубже взволновано и в каком из них было больше боли – в сердце невольницы или молодого султана?..

Но вот что происходило: бедная невольница из далекой страны в мучительных мыслях своих навсегда меняла свою любовь к Богу на кресте – на любовь к человеку, к сокровищам мира сего, на венец султанши, на власть земную…

5

С невыразимым напряжением двор ожидал дальнейших шагов молодого падишаха.

Минуло еще несколько бессонных ночей – и стало известно, что сам капу-ага[106] ходил к султану просить его принять двух духовных лиц.

Поздним вечером вошли в покои султана Мухиэддин-мударрис и муфтий Кемаль-паша.

Никто не знал, о чем они говорили с султаном, а сами они о том никому не поведали. Но на следующий день ранним утром по приказу султана проследовали оба, к великому огорчению двора, в покои бледной невольницы.

Неслыханное, небывалое дело в дери-сеадет: чтобы двое благочестивых и ученых улемов отправились к невольнице в султанский гарем, и к тому же – по повелению самого султана! Поэтому подслушивать происходящее в покоях Эль Хуррем отправился лично кизляр-ага, и позднее поведал обо всем своим приятелям, взяв с них страшную клятву, что те сохранят все в тайне.

Что же услышал кизляр-ага в комнате невольницы и о чем поведал друзьям?

Вот его рассказ.

Ученые улемы вступили в покои Хуррем и произнесли чуть ли не в один голос: «Да будет благословенно имя твое, о хатун! Десятый и величайший властитель Османов Сулейман – да пребудет вовеки слава его! – дарует тебе свободу и велит спросить, когда ты изволишь покинуть его дворец, столицу и державу?»

Бледная невольница долго молчала.

– И что же она ответила? – спросил нетерпеливый капу-ага.

– На это – ни слова.

– И улемы с тем и ушли?

– Нет, не ушли.

– А что же они делали?

– Слушали.

– Да ведь она не сказала ни слова!

– Ни слова в ответ на то, что сообщили они. Но ответила она им так, что, думаю я, у нас – новая госпожа!

– Что же она ответила?

– А вот что: «Свидетельствую, что нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммад пророк его!»[107]

Слушавшие кизляр-агу визири и кадиаскеры набожно оборотились в сторону Мекки и все, как один, повторили священные слова.

А кизляр-ага продолжал:

– Я слегка отодвинул занавес, чтобы увидеть лицо нашей госпожи в минуту, когда осенили ее милость Пророка и свет истинной веры. Оно было бледным, как первый снег, падающий на вершину Чатырдага. Только вы никому об этом не говорите!

– Ладно, а дальше-то что?

Подробно и обстоятельно передал старый кизляр-ага, высший сановник султанского двора, все, что видел и слышал. Не мог он описать только двух вещей: того, что творилось в эти минуты в душе Настуси, и чувств ее, заметавшихся, словно птицы в клетке, при известии о том, что ей дарована свобода!

Две главные мысли постоянно были рядом с ней, словно мать и отец.

И первая говорила: «Видишь? Бог, милостивый и всепрощающий, услышал молитвы сердца твоего, когда ты обратилась к нему в ночь перед тем, как тебя продали на Авретбазаре. Помнишь, как ты тогда молилась: “Даруй мне, Боже, возвращение домой! Я пешком пойду, босая, с окровавленными ногами, как нищие идут поклониться святыням”. Помнишь ли, Настуся? Вот Бог всемогущий и внял тебе. И теперь можешь не только идти, но даже ехать, как важная госпожа, потому что султан Османов Сулейман Великолепный наверняка не захочет, чтобы его возлюбленная, хоть и разбившая его сердце, возвращалась в свою страну пешей…»