Роксолана: Королева Востока

Мать глубоко вздохнула и продолжила:

– Как увидела я большие ворота и стены этого города, такой страх меня взял, что я даже заплакала.

– От чего же, мама? Здесь безопаснее, чем в пути.

– Да не от страха перед чужими людьми. Я думала, а может, ты не захочешь признавать бедную мать.

– Да что вы такое говорите, мама!

– Всякие дети бывают. И всякое я уже на своем веку слышала про детей. Хорошо пословица говорит, что мать с отцом и семерых прокормят, а вот семеро детей одну мать или одного отца не смогут. А ты все же необычайно высоко взошла. Очень высоко. А жиды не дураки. Наверно, и они над этим думали, ведь как-то сказали мне: «Вы пойдете с нами и станете среди людей, где мы вам покажем. Как будет ехать в карете царевна, вы посмотрите, ваша ли это дочь, и если да, то не кричите, – говорят. – Спокойно посмотрите, отойдите в сторону и скажите нам. А мы уж найдем средство свести вас с вашей дочкой вместе». Хорошо они советовали, дочка. Но я как тебя увидела, как милостыню мне одна служанка твоя от тебя в руки мне дала, я не выдержала, доченька, моя! Заплакала я и закричала. Ты уж прости меня, сердцу приказывать я не умею.

– Ничего, мама! Все хорошо. Скоро увидите моего мужа.

– Жалко, я ему и слова сказать не смогу – не знаю его языка.

– Он разумный человек, вот увидите.

– А зачем ты, дочка, о том наместнике так спрашивала? – спросила мать. – Не бросайся ради кого-то, даже если бы было за что.

– Я, мама, не хочу бросаться к нему с благодеяниями. Просто мне нужно знать, каких людей мой муж где имеет или хочет поставить. Вот недавно он спрашивал меня, хороший ли будет один комендант. Всякие приходили просить у него. Но я все говорю, что не вмешиваюсь в дела султана, но все же временами вмешиваюсь.

– Хорошо ты, дочка, отвечаешь людям. А куда, зачем бросаться, это тебе здесь виднее, чем мне.

Они еще долго говорили и несколько раз ходили посмотреть на ребенка.

* * *

Как только Настя закончила расспрашивать мать о всей родне, знакомых и соседях, то просила:

– Что же там, мама, делается помимо этого в наших краях?

– Молодой ты, дочка, покинула дом. Тяжело говорить о том, что там делается.

– И все-таки что? Или так, как здесь?

– Я еще не знаю, доченька, что здесь, я здесь недавно. Но как сравню я то, что увидела дорогой в твоей новой стране с тем, что делается у нас, то скажу тебе, что там хуже. Мало того, что что поляки друг друга поедом едят, так наши еще хуже. Такая среди них ненависть, что друг друга в ложке утопили бы. Село с селом, монастырь с монастырем беспрестанно какие-то тяжбы ведут. А особенно мещане любят судиться с церквями! Дочка, дочка! Может, я перед Богом грешу, только вот что: справедливо выходит, что их татары гонят степями на ремнях босыми и голодными! Ох справедливо!

– Что же вы, мама, такое говорите! Не знаете, что это за жуткое наказание, когда под татарскими батогами в ясырь угоняют! А я знаю, мама – сама шла по дикой степи кровавыми ногами.

– А помнишь, дочка, еще игумена из Чернча?

– Помню, как не помнить?

– Чернч тогда спалили татары, и монастырь сгорел, хотя что правда, то правда – не жгут басурмане нарочно Божьи дома. А наши христиане, если возьмутся, то и свою собственную церковь разломают. Вот такой народ, просто диву даешься, доченька.