Роксолана: королева Востока

— Хорошее тут у тебя питье, а как же иначе… Пустилась я в Божий путь. Пока нашими краями ехали, то будто дома муж был, чуяла, хоть и не знала я тех мест. Приехали мы в Карпатские горы. Там, доченька, так ели пахнут, что сердце радуется. А трава как шелк на тебе, такая красивая, такая хорошая, так пахнет! Потом въехали мы в венгерский край, и чем дальше, тем нашего языка было меньше слышно. Но красивый это край. Так и видишь на нем Божью руку! Но пьют там, деточка, пьют! Хуже чем в Польше. Вдоль дорог я там только и видела, что пирушки да попойки. Дотанцуются они до чего-то, доченька, всегда так бывает с теми, кто много танцует. А жиды везде как дома. Везде своих найдут и везде им дорога открыта, и всюду со всеми говорят — с нашими ли, с поляками ли, с мадьярами ли, немцами ли, с турками ли. Диву даешься.

— И почитали они вас, мама, в пути?

— Почитали, доченька, это правда. Лучше были, чем временами наши бывают. Никакого зла они мне не причинили, все что нужно у меня было. Только раз я из-за них страху натерпелась. Было это так: Только переехали мы большие угорские равнины и въехали в края, где твой муж правит, — говоришь, добрый он?

— Очень добрый, мама. И мудрый, и справедливый, и ни в чем мне не отказывает. Лучшего и быть не может.

— Пусть Бог ему здоровья пошлет! Жаль только, что не из христиан, — она вздохнула. — Ну так въехали мы в его царство и увидела я турецкое войско с кривыми саблями, и так мне страшно сделалось, что жуть! Эти, думала, только головы срубают, так что конец — только на том свете увиделись бы. А ведь и у жидов немного тряслись руки, когда возы их турки осматривали. Что-то они им там дали и как-то нас пустили дальше. Снова мы поехали. Равнина такая, что смотри только во все стороны. А жиды через пару дней сказали, что и до Дуная уже недалеко. Сердце у меня сжалось, ведь это большая вода, а про нее недаром в песнях поют.

— А знаете, мама, вы вот уже видели Дунай, а я еще нет. Я с другой стороны, Черным морем сюда прибыла.

— Ведь море же еще больше Дуная. Чего только ни сотворил Бог на свете, а все человек перейдет по его воле. Вот доехали мы до этого Дуная. Вот это река так река! Где только столько воды берется, думаю, что так течет и течет, только синеет, а другой берег еле видно. Эй! Эй! А за этой водой еще кусочек пути, говорят. Как поехали вдоль берега Дуная, смотрю — город. Замок такой на белых скалах возвышается, так, что разве что птицы туда долетают против воли тех, что сидят в нем. А жиды говорят, что там сидит турецкий наместник, даже заместитель твоего мужа. Так они сказали: «Видите? В том замке сидит заместитель мужа вашей дочки!». А я думаю себе: «Вот бы увидеть того заместителя на этом свете, как видела своего покойного мужа и твоего отца, царство ему небесное!..» Но ничего не говорю. «Пусть говорят, что хотят», — думаю. Но знаешь, дочка, должна я была его все-таки увидеть в том высоком замке!

— Как же?

— Да вот так: как-то в городе жиды заехали со мной на какой-то постоялый двор, а сами пошли по своим делам. Сижу я, молюсь Богу. Нет их и нет. А время уже к полудню. На другой день слышу грохот. Смотрю в окно, а там турецкое войско, и жидов моих ведет! Сами они бледные, трясутся, на мое окно показывают и говорят что-то. Остолбенела я. Духа в себе не чую. — Она вздохнула, будто еще не пришла в себя от тогдашнего испуга и продолжила:

— Заходят толпой турецкие солдаты. Но не кричат. Даже руки ко лбу и к сердцу подносят и головы передо мной склоняют. Догадалась я, что жиды им, должно быть, наговорили, что еду я к какой-то большой госпоже. Так что вздохнула я. А на дворе уже вижу, — воз ожидает. Такая бричка, что и господину важному не стыдно было бы прокатиться на ней. Но я не знала, что такое, и спросила жидов.

А они говорят: «Не бойтесь. Вы нас уже спасли. Мы тут по делам были и на конкурентов наткнулись, только бы они себе кишки надорвали! И все бы они у нас забрали, потому как нас приговорили перед местной турецкой властью. Но мы сказали, что везем мать жены самого султана! Мы таки должны были сказать, что вы бедно одеты и на простом возе с нами едете. А то нас еще побили бы за вранье, когда мы правду говорили». — «На что же, — говорю, — вы во все это впутались?» — «Да как же мы впутались? Оно нас само нашло! И может, и к лучшему, что нашло. Ведь как мы про мать султанши сказали, они сразу другими стали и оставили нас в покое. А теперь вы должны бы пойти с нами в замок, подтвердить, что мы сказали». — «Как же это лжесвидетельствовать? А если присягать скажут?» — «Как же это лжесвидетельствовать? Разве вы своего ребенка не нянчили? Какая тут ложь, где ложь, в чем ложь?» — «Но не знаю же я точно, моя ли это дочь в женах у султана, или нет.» — «Ну, ну, пусть уж вас туда посмотреть пустят, а тогда вы точно скажете. Где тут ложь и в чем? Только подумайте! Вы им казну идете грабить? Или с их войском идете драться? Вы ребенка своего едете искать. Это всякий поймет. А даже если это вдруг и не ваша дочь — вы тем им ни стен не надкусите, ни моря не выпьете. Пойдемте уже».