Роксолана. Страсти в гареме

Думала ли об этом Роксолана, стоя осенним утром на Аврет-базаре, где продавали в рабство пленников Сулейманова похода, где советовалась с великим Синаном о сооружениях, которыми хотела проявить милосердие к простому люду, надеясь на милосердие к самой себе?

Султану писала в дальние дали:

«Мое счастье, мой повелитель, как Ваше благочестивое и благословенное самочувствие, как Ваша доброжелательная голова и как Ваши благословенные ноги? Не болят ли от дальней дороги, не слишком ли далеко отошли от своей рабы? Мой властелин, глаза мои, обещайте, что возвратитесь в скором времени.

А еще, мое счастье, которому пожертвовала оба своих глаза, помните, что Ваш раб Рустем-паша — вернейший из рабов Ваших, не отстраняйте его от своего честного взгляда, мое счастье, не слушайте больше ничьих советов, мой падишах, ради Вашей святой головы, ради меня, Вашей рабыни, мой счастливый падишах…»

Венгерская королева Изабелла попыталась было перед этим высвободиться из-под Сулеймановой опеки, заключила тайный договор с Фердинандом, в соответствии с которым отрекалась от сана, получала для себя Себежское княжество, а Яноша-Сигизмунда должна была женить на одной из Фердинандовых дочерей. Пусть другие воюют, а ты, Австрия, счастливая, знай заключай выгодные браки! Целый год свыше пятидесяти тысяч австрийцев пытались взять Буду, но валы ее оставались неприступными. Сулейман со своим зятем еще раз прошел по Венгрии, разбил австрийцев, расправился с венгерскими старшинами, многих из которых забрали в Стамбул и бросили в темницы. Наверное, не было камня в подземельях Стамбула, где не осталось бы венгерской крови, венгерского стона и проклятий. Только слез там никто не нашел бы, потому что венгры никогда не плакали.

Королева Изабелла обратилась к султанше Хасеки с просьбой помиловать хотя бы тех венгров, которые еще остались в живых.

Гасан-ага сам обследовал все зинданы, прошел застенки, заглянул во все адские закоулки, вывел на свет божий уцелевших, пересчитал до единого, пригрозил надзирателям, чтобы с пленных не упал и волосок, доложил султанше. Роксолана попросила у Селима фирман, разрешающий освободить венгров и обеспечить их возвращение домой. Шах-заде махнул рукой:

— Пускай Мехмед-паша позаботится! Он все умеет. Правда, ему по вкусу больше ловить, чем отпускать, но если такова воля великой султанши, то он сделает!

Роксолана обратилась с письмом к Изабелле. «Ваше величество, — писала она, — дражайшая дочь, обе мы родились от одной и той же матери — Евы…»

Странная вещь: чем больше расширялся круг ее обязанностей, тем плотнее сжимался круг другой — безысходности, какой-то отрешенности, заброшенности. Мир узнавал ее чем дальше, тем больше и больше, а для той земли, из которой Роксолану вырвали почти тридцать лет назад, она становилась все более и более безвестной, не было там живой души, которая бы ее помнила, никто не устремлялся к ней мыслью, не откликался словом, и не поможет никто и ничто — ни султан со своим смертоносным войском, ни ее слезы и мольбы, ни молитвы, ни величайшие чудеса на свете.

И отдалялась от нее родная земля, отдалялась дальше и дальше, ускользала неудержимо, как детство, как молодость, и уже едва мерцал дом родительский за чужой зарей, и запамятовала, как седеет рожь за Чертовой горой, как стучит в оконные стекла сухой снег, как пахнет прошлогодняя листва и весенняя земля под нею, хотя до самой смерти будет помнить, что так не пахнет земля нигде в мире. «Ой, заiржали конi воронi на станi. Ой, забринiли кованi вози на дворi…»

Докатились вести о смерти польского короля Зигмунта. Королем стал его сын Зигмунт-Август, рожденный, кажется, в том же году, что и ее покойный Мемиш. Значит, годилась королю в матери. Еще знала о браке Зигмунта-Августа. Первая его жена, австрийская принцесса, умерла, он выбрал себе жену по любви, взял девушку не из королевского рода, литовку Барбару Радзивилл; все магнаты восстали против короля, угрожали лишить его трона, если не прогонит он эту искусительницу. Подсчитывали, сколько любовников было у Барбары до брака. Каноник Краковский Владислав Гурский называл королеву «последней курвой». Воевода сандомирский Ян Тенчинский, тот самый, которого Роксолана когда-то гоняла из Стамбула в Рогатин, говорил, что охотнее видел бы в Кракове турка Сулеймана, чем в Польше такую королеву. В Германии распространяли скабрезные рисунки о Барбаре, у которой рамена и шея вместо излюбленных ею жемчугов украшены были мужскими срамными телами.

Такого не испытала даже Роксолана, потому что принесла с собой чистоту, перед которой умолкали величайшие злословы.

Позвала к себе Гасан-агу.

— Собирайся в дальнюю дорогу.

Он поклонился. Знал: ни спрашивать, ни отказываться не следует.