Роль

— Зачем? — искренне удивилась Илзе. — Есть люди, которые это делают так, что никто не узнает.

— В самом деле? — удивился Широков.

— Да.

— Ну, тогда, конечно, все в порядке. А почему ты обратилась ко мне?

— Я хотела к Егорову, но его убили, а больше мне не к кому. Я бы это сделала сама, но у меня не хватает духу. Значит, договорились?

— Есть одна маленькая проблема, девочка.

— Какая?

— Дело в том, что я не убиваю друзей.

Илзе посмотрела на него и поняла вдруг, как глупо, как наивно было обращаться к Широкову с подобной просьбой. Но обида и ненависть жгли ей сердце, лишая разума. Она заплакала.

— Но что мне делать? Убить себя?

Широкову стало не по себе.

— Упаси Бог, Илзе, успокойся. Этот безумный бред, я могу отнести сугубо на счет твоего психического, — он подобрал слово, — утомления. Езжай домой, отдохни. Может, все рассосется само собой.

— Не рассосется. Ты же понимаешь, Широков, так дальше продолжаться не может.

— Не понимаю.

— Понимаешь. Он ненавидит меня, совсем сбесился. Даже фашисты так изощренно, садистки не издевались над партизанами.

— Как? — удивился Широков.

— Он играет Бетховена!

Широков растерялся.

— Подумаешь, Бетховен.

— Пожалуйста, Широков, сделай что-нибудь! А я тебе тебе за это все, что ты хочешь, сделаю! — Илзе упала на колени, напомнив ему даму под вуалью. — Он погладил ее по голове.

— Этого не надо. Я, естественно, не могу тебе обещать, что сделаю то, что ты требуешь. Но я обещаю подумать…

— Подумай, Широков, пожалуйста! — … подумать, — продолжал Широков, — как исправить положение.

— Его можно исправить только одним способом.

— Я же сказал — обещаю подумать.

Далеко в глубине лифтовой шахты вспыхивала звезда электросварки. Рабочий в защитной маске сваривал на дне арматуру. Конструкция представляла собою решетку приваренными к ней остро заточенными стальными прутьями, остриями вверх. Рабочий снял маску. Острый клин света осветил лицо Левко.

На девять дней Червонцу устроили фуршет в «Вертепе». Бежин был грустен, соответственно событию, синяк под глазом был аккуратно запудрен. Вокруг ходили незнакомые люди, выпивали, закусывали, разговаривали и улыбались. Он разыскал среди них Илзе. Она обернулась, почувствовав его взгляд, нахмурилась, пытаясь разглядеть его издалека.

— Ты что такой хмурый? — спросил Широков.

— Поминки, же. Вхожу в предлагаемые обстоятельства. Если надо, я даже заплакать могу. — По лицу его покатились крупные слезы.

Широков поморщился.

— Не надо системы Станиславского, здесь другие законы.

— Чему они радуются? — спросил Бежин. — Человек ведь умер.

— Не человек, а бизнесмен, — поправил Широков. — С нашим братом это случается регулярно. Так что нет причины для безутешной скорби. Зато поминки — единственный повод свести людей, готовых в иных предлагаемых обстоятельствах перегрызть друг другу глотки.

— Можно не рыдать, — заметил Бежин, — но зачем смеяться? Любой может оказаться на его месте.

— Вот они и радуются, что не оказались на его месте.

— Полный Беккет, — обозначил Бежин.

— Что? — не расслышал Широков.

— Я говорю, полный привет. Театр абсурда.

Внимание Бежина привлек невысокий мужчина в скромном костюме. Печальное выражение лица выделяло его среди веселой толпы.

— Кто это? — спросил Бежин.

— Кажется из бюро доставки, — сказал Широков. — Неживых развозит.

— Мертвых? — удивился Бежин.

— Ну, да. Многие к концу поминок так наскорбятся, что за руль сесть не смогут. Вот он их и развозит по домам.

Широков указал на отдельную группу людей, стоящих ближе к выходу.

— А вот и те, ради кого мы здесь.

— Надо подойти?

— Нет. Если они сами подойдут, поговоришь о погоде. А если нет, просто многозначительно кивнешь. Они тоже не заинтересованы афишировать сделку.

Люди из группы одновременно, словно стадо коров, повернули головы в их сторону. Бежин важно кивнул. Удовлетворенно переглянувшись и перебросившись тайными словами они потянулись к выходу. Илзе снова оглянулась. Вокруг было много особ женского пола, но ошибиться она не могла — муж смотрел только на нее. Смотрел забытым взглядом с заботой и любовью, и фикса ни разу не блеснула. После ухода чужаков атмосфера сделалась еще более интимной. Послышался смех, появилась музыка. Пианист и кудрявый еврей-скрипач принялись было исполнять Шуберта, но их быстро поправили. Скрипач, пританцовывая, заиграл чисто блатную попсу, так любимую покойником. Бежин поглядел на Илзе.

— Я подойду к ней.

— К кому? — не понял Широков.

— К Илзе.

— Зачем? — удивился Широков.

— Она одна.

— Она привыкла. Впрочем, как хочешь.

Бежин пошел к Илзе, но по дороге его перехватила знакомая дама. Сегодня она была без вуали, в легком канареечном платье.

— Привет, котик. Ты не забыл, что обещал мне конский кнут? — спросила она, закатывая в вожделении глаза.

Бежин растерялся.

— Тебе он больше не понадобится, крошка, — пришел на выручку Широков.

— Почему? — У твоего ахалтекинца обнаружили сап, — серьезно объяснил Широков.

Она разинула рот.

— Чего?

— Иди, иди, милая. — Широков подтолкнул ее в спину. — Я пришлю тебе ветеринара. — Он обернулся к Илзе. — Сап практически неизлечим.