Роль читателя. Исследования по семиотике текста

В романах Флеминга мы встречаемся с удивительным контрастом: писатель может неспешно и тщательно, страница за страницей, описывать предметы, пейзажи и события, которые как будто несущественны для сюжета, и, напротив, самые неожиданные и невероятные действия он излагает с лихорадочно-телеграфной краткостью, не более чем в нескольких абзацах. Характерный случай – роман «Голдфингер»: сначала целых две страницы посвящены случайным размышлениям Бонда об убитом им мексиканце, пятнадцать страниц посвящены партии в гольф (Бонд – Голдфингер), около двадцати пяти страниц занимает рассказ о поездке Бонда на автомашине по Франции, и всего четыре или пять страниц уделены прибытию в Форт Нокс псевдосанитарного поезда с бандитами и развязке романа – провалу преступного замысла Голдфингера и гибели Тилли Мастерсон.

В романе «Операция “Гром”» четверть всей книги – это описание курса лечения, который Бонд проходит в специальной (натуропатической) клинике, хотя события, там происходящие, никак не оправдывают такого внимания к проблемам диеты, технике массажа и турецкой бане. Еще больше обескураживают те пять страниц, на протяжении которых Домино Витали, после того как она рассказала Бонду – в баре казино – историю своей жизни, описывает в мельчайших деталях (в духе Роб-Грийе) коробку сигарет «Player». Совсем другое дело – 30-страничное описание подготовки Бонда к игре в бридж с сэром Хьюго Дрэксом и затем самой игры («Лунострел»). В этом случае мастерски нагнетается напряжение – его почувствует даже тот, кто не знает правил игры в бридж. Напротив, описание коробки сигарет в романе «Операция “Гром”» прерывает действие. Чтобы охарактеризовать мечтательность Домино, вряд ли было необходимо столь щедро потакать ее склонности к бесцельной «феноменологии».

«Бесцельно» – вот точное слово. Столь же бесцельно роман «Алмазы – это навсегда» открывается описанием скорпиона, словно увеличенного некой необычайной лупой до размеров доисторического монстра; этот скорпион вовлечен в борьбу не на жизнь, а на смерть, происходящую в мире животных, – пока не появляется человек и не раздавливает скорпиона. После чего начинается собственно сюжет романа, как будто все, что происходило прежде, было лишь изощренными вступительными титрами к фильму, отснятому совсем в другой манере.

Еще более характерно для этой техники бесцельного взгляда – начало романа «Из России с любовью»: на протяжении целой страницы виртуозно описывается, как бы в духе «нового романа», тело мужчины, лежащего неподвижно, словно труп, рядом с плавательным бассейном; и это тело исследует – пóра за пóрой, волос за волосом – сине-зеленая стрекоза. Автор умело нагнетает здесь утонченное ощущение смерти – а под конец человек шевелится и прогоняет стрекозу. Человек шевелится, потому что он вполне живой и ждет прихода массажистки. То, что он лежит на земле и кажется мертвым, не имеет никакого отношения к последующему повествованию[309].

У Флеминга много таких виртуозных пассажей, создающих зримые картины из несущественных деталей; однако сюжетный механизм не только не нуждается в этих картинах, но даже их отвергает. Когда повествование достигает основного действия (тех основных «ходов», которые были перечислены выше), техника бесцельного взгляда решительно отбрасывается. А. Роб-Грийе уступает место П. Сувестру и М. Аллену[310], а мир вещей – миру Фантомаса.

Можно сказать, что моменты описательной рефлексии, особенно привлекательные потому, что им соответствует изощренный и эффективный язык, в свою очередь, соответствуют Роскоши и Планированию, в то время как моменты резкого действия соответствуют Лишениям и Случаю. Таким образом, противопоставление этих двух стилистических «техник» (или «техника» противопоставления этих двух стилей) – отнюдь не случайность. Если бы «техника» Флеминга заключалась только в том, чтобы прервать повествование о напряженном действии, например о подводном плавании Бонда навстречу смертельной опасности («Живи и дай умереть другому»), длинными описаниями (в данном случае – подводной фауны и коралловых структур), то она не отличалась бы от наивной «техники» Сальгари[311], который может оставить своих героев, споткнувшихся о корень гигантской секвойи, ради того, чтобы описать происхождение, свойства и географию секвойи на Североамериканском континенте.

Отступления у Флеминга, вовсе не будучи пересказами энциклопедических статей, обнаруживают два свойства. Во-первых, лишь в редких случаях это описания чего-то необыкновенного, как у Сальгари или у Жюля Верна; напротив, как правило, это описания уже известного. Во-вторых, они и вводятся не как энциклопедические справки, а как литературные аллюзии, призванные «облагородить» то, что описывается, или то, о чем повествуется.

Рассмотрим подробнее эти свойства отступлений у Флеминга: они связаны с тайной сутью его стилистической «техники».