Роль читателя. Исследования по семиотике текста

Возможный мир (как уже сказано в разделе 8.4.2) – это часть понятийной системы того или иного субъекта, обусловленная имеющимися у него понятийными схемами. Согласно Я. Хинтикке возможные миры делятся на те, что соответствуют нашим пропозициональным установкам, и на те, что им не соответствуют (Hintikka, 1969a). В этом смысле наша приверженность тому или иному возможному миру, по словам Хинтикки, есть факт не столько онтологический, сколько «идеологический».

Я полагаю, что в данном случае под «идеологическим» следует понимать «нечто, обусловленное своей энциклопедией». Как говорит Хинтикка, если а верит, что р, это означает, что р имеет место во всех возможных мирах, совместимых с мнениями a (with a’s beliefs, con le credenze di а). Конкретные мнения а могут иметь весьма тривиальный характер и относиться к событиям его частной жизни, но все равно они – часть общей системы мнений а, образующих его энциклопедию (так, например, а верит, что некая реально существующая собака – кусачая, потому что он также верит в истинность высказывания, что собаки – это такие животные, которые могут кусать людей). Если а верит, что Иона мог быть проглочен китом без каких-либо последствий для его (Ионы) здоровья, то это происходит потому, что энциклопедия а принимает данный факт как возможный (если а полагает, что противник может съесть его ладью своим конем, то только потому, что структура шахматной доски и правила игры в шахматы делают такой ход возможным). Если бы а жил в Средние века, он мог бы сказать, что никакое событие в «реальном» мире его опыта не вступило в противоречие с этой энциклопедической информацией о привычках китов. Средневековый а мог бы поверить и в существование единорогов: его энциклопедия могла бы так настроить его восприятие, что в определенное время суток, при определенных атмосферных и психологических условиях он легко мог бы принять за единорога какого-нибудь оленя.

Таким образом, мир референции а – это энциклопедический конструкт. Данное утверждение звучит довольно-таки по-кантиански, и я этого не отрицаю. Так же думает и Я. Хинтикка: по его словам, нет такой Ding an sich[480], которую можно было бы описать или даже просто идентифицировать вне рамок некой понятийной структуры (Hintikka, 1969a).

Что же происходит, если пренебрегать этой методологической (эпистемологической) предосторожностью?

Происходит вот что: мы рассматриваем другие, возможные, миры так, будто мы сами обитаем в некоем привилегированном мире, в котором все индивиды и свойства непреложно даны и определены, а так называемая межмировая тождественность (transworld identity) – это всего лишь вопрос представимости и вероятности других миров с точки зрения нашего[481].

Оспаривать правомерность такого подхода вовсе не значит отрицать тот факт, что мы имеем непосредственный опыт лишь одного-единственного состояния вещей (un solo stato di cose), одного-единственного мира – того, в котором мы существуем. Смысл такого оспаривания вот в чем: если мы хотим говорить об альтернативных состояниях вещей (или об иных культурных мирах), мы должны иметь методологическое мужество прилагать и к нашему миру референции соответствующие мерки. То же справедливо и в случае теории возможных миров (нарративных или каких-либо иных). Если я просто живу, то я живу в нашем мире, не навязывая себе никакой сомнительной метафизики. Но здесь речь идет не просто о «жизни»: я, конечно, живу (т. е. я, пишущий эти строки, ощущаю, что я существую в том единственном мире, который я знаю), но в тот момент, когда я начинаю теоретизировать о возможных нарративных мирах, я тем самым решаю – в том мире, который ощущаю непосредственно, – предпринять сведéние этого мира к семиотическому конструкту, для того чтобы его можно было сравнивать с миром нарративным. Подобным образом я могу пить настоящую воду (чистую, вкусную, свежую, хлорированную, теплую, газированную и т. д.), но в тот момент, когда я хочу сравнить ее с другими химическими соединениями, я свожу воду к химической (структурной) формуле.

Если не принимать данную точку зрения, то происходит то, о чем уже говорилось – и справедливо – выше в критических замечаниях о теории возможных миров: например, представимость альтернативного мира незаметно подменяется представимостью психологической. Так, в отрывке из книги Дж. Хьюза и М. Крессуэлла (см. прим. IX) говорится, что в нашем мире мы можем себе представить мир без телефона, но в мире, где нет телефонов, невозможно представить мир с телефонами. Очевидно возражение: а как же тогда появились Антонио Меуччи[482] и Грэхем Белл[483]?