Роль грешницы на бис

- Ах, «Сафо»? Катя, да, вам шепнула? Это ее теория, я знаю, она мне как-то говорила… Нет, Алексей, я не лесбиянка.

- Я этого и не думал. Но Ирочка - она могла бы испытывать к вам чувства… Любить, ревновать…

- Ирочка меня ненавидит.

- То есть? - Алексей растерялся от такого заявления. - Вы ведь говорили, что доверяете ей, как самой себе!

- Так оно и есть. Ирочка меня ненавидит, потому что всю жизнь со мной тягается, пытается встать вровень со мной, подражает мне изо всех сил. Она никогда моего уровня не достигнет, и знаете почему? Потому что она изначально ущербна. Это в ее сознании она мне не ровня, я достаточно умный человек, чтобы не страдать снобизмом, и никогда ничем ее не унижала. Но она знает, что мы не равны не по социальному положению, не по таланту или славе, даже не по внешности, нет, а по внутреннему классу, вот в чем загвоздка. В ущербных людях класса не бывает… К тому же я держу с ней определенную дистанцию. Ее это бесит.

- Почему? Если это не снобизм, то что?

- Она мне неинтересна. Она хороша на своем месте - на месте компаньонки. В качестве подруги она меня не устраивает… Да и никто другой. В женскую дружбу я не верю… Знаете, будь я моложе, я бы, может, могла дружить с Катей. Этой девочке можно довериться… Одним словом, Ирочка злится, что никак не может до меня дотянуться. Потому меня и ненавидит. Но это обратная сторона ее любви, если хотите. Ирочка без меня и дня не проживет, я ей нужна, ей без меня в жизни делать нечего, без этой ежедневной попытки до меня дотянуться, она дышит мной, она живет мной, она заказывает себе одежду, как у меня, украшения, как у меня, она причесывается, как я, она говорит, как я, и подражает моим жестам… Правда, она становится мной тогда, когда выходит из этой квартиры, - к примеру, когда идет в гости, что случается редко. При мне она не смеет. Но я видела несколько раз, как она собиралась на выход… Если она и ревнует меня к Кате, то только потому, что в общении с Катей у меня проскальзывает тот уважительный интерес и даже фамильярность, которые с Ирочкой я себе никогда не позволяю. Все ее чувства - соперничество, любовь, ненависть, - все это так мелко и так скучно… А почему вы, собственно, спрашиваете? Уж не думаете ли вы, что убийства - ее рук дело?

Кис так не думал, нет, - он просто честно поставил пометку «выполнено» в графе «Ирочка». И тут же забыл о ней. Сейчас его интересовал только бывший шофер актрисы.

***

- Цветик, а можно, я с тобой полежу?

- Зачем это?

- Мне не спится. У меня это… Как врач сказал? Не помню… Когда ты рядом, я успокаиваюсь.

- Ну, на пять минут только!

- Ладно! На пять минут! Только ты обними меня, обними! Я вспомнил: врач сказал, что мне ласка нужна!

- Вот, так хорошо?

- Да… Ты теплая и пахнешь так хорошо… Погладь меня еще!

- Ну, теперь успокоился?

- Цветик, а можно, я с тобой всю ночь спать буду?

- Мы же договорились - на пять минут…

- А хочешь, я тебя тоже поглажу?

- Ну погладь… Да ты что делаешь?! Ты куда свою руку положил, охальник?!

- Прости, Цветик, прости, это нечаянно, совсем нечаянно вышло!..

- Марш в свою кровать! И спи!

***

Уже спустя час он располагал подробными сведениями о Валерии Мерсеньеве.

В тюрьме о его разбитой любви знали все, от сокамерников до тюремщиков. Поначалу над Валерой издевались, но очень скоро Мерсеньев превратился едва ли не в романтического героя, а история разбитой любви трансформировалась в историю о том, как эта сука хорошего парня кинула. Открытки с Измайловой украшали стены камеры; местный тюремный бард уже сложил песню, которую иногда пели хором, печально и вдохновенно; урки от чистого сердца наперебой предлагали Мерсеньеву расправиться с коварной змеей-предательницей по выходе на свободу; начальство водило тайком экскурсии в его камеру, чтобы показать «любовника той самой Измайловой»… Вирус блатной сентиментальности быстро распространился по камерам - каждому хотелось привнести свой вклад, у каждого нашлась (или выдумалась) история про суку, предавшую чистую любовь чистой бандитской души. Собиратели блатного фольклора могли бы исписать балладами тома. Начальство еще долго вспоминало то славное время, когда в тюрьме царил редкий порядок. Одним словом, три года пролетели для Мерсеньева незаметно в обстановке дружбы и полного взаимопонимания с начальством и сокамерниками и показались ему чуть ли не санаторным отдыхом, излечившим его от любви не только к Измайловой, но и от любви вообще.