Роль грешницы на бис

Уж не из Москвы, ясное дело. Анастасия Николаевна припомнила название деревни, где жила медсестра-кормилица Милованова, и Кис с Александрой, откланявшись, направились к машине.

– Погодите! – высунулась вдруг из окна Анастасия Николаевна. – Я вот что припомнила: Люся потом сразу уволилась! Сказала, что в город подается, работу там в поликлинике нашла!

– В город – какой? – крикнул Кис, задрав голову к окошку второго этажа.

– Да в какой вы хотите? Не в Москву же? У нас тут город один – райцентр!.. Но адреса я не знаю…

Следующим номером их программы была, разумеется, деревня, где проживала когда-то медсестра Милованова. Кис, однако, немного выудил. Да, жила тут Люся с мужем, да, был у Люси свой младенец, девочка, да, за лишним молоком приходил к ней кто-то, а Люся хвасталась, что платят по рублю за бутылочку. А потом вдруг снялась с места и уехала в город. С тех пор ее здесь никто не видел…

Кис с Александрой отыскали неплохую пельменную с веселыми зелеными занавесочками и такими же скатерками и с немалым аппетитом набросились на еду. Пельмени были на удивление вкусными, кофе тоже оказался вполне приличным – Кис все никак не мог привыкнуть к тому, что нынче в любой глухомани можно сыскать чистое пищезаведение, поесть, не кривясь от отвращения, и к тому же не отравиться.

Азарт не оставлял его, и мыслительный процесс не уступал поле действия пищеварительному. Открытие, сделанное в деревне, его потрясло. Алла, стало быть, обманула его, сказав, что бездетна… И ведь как красиво рассказала: искусство – это монстр, требующий жертвоприношений, тра-та-та…

Куда же подевался ребенок? Умер? Видимо, именно поэтому Алла не хочет вспоминать о нем? Она ведь, несмотря на «монстра», решилась завести ребенка, – небось нелегко далось такое решение? И если младенец умер, то травма осталась, конечно, большая. В ту пору ей было немногим больше тридцати – для первого младенца поздновато. И врач сказала: роды трудными были…

– Алеша, ты заснул, что ли?

– Прости, детка. Задумался.

– Ребенок умер, как ты думаешь?

– Не исключено. Но меня напрягает другое: зачем она уехала рожать в деревню? Чего боялась? Если она скрывала, что беременна, – а она скрывала, раз последние месяцы провела в деревне, – значит, она и не собиралась предать огласке такое, казалось бы, счастливое событие? Они в то время ссорились с мужем, может, потому, что она пропустила сроки для аборта?

– Для этого не было нужды его донашивать и прятаться в деревне. Ты просто не знаешь, Алеша, нашу систему: официально сроки аборта до трех месяцев, но неофициально, за деньги… За деньги можно было договориться о стимуляции родов. Я как-то лежала в гинекологии, при мне стимулировали искусственные, преждевременные роды у одной женщины: она родила пятимесячного младенца, живого… Живого и обреченного на смерть. Женщина рожала прямо в кровати, он лежал у ее ног и плакал, и никто не шел к нему, ни один врач. Я тогда еще не понимала, в чем дело, я бросилась искать персонал, я кричала, что там новорожденный плачет… Боже мой, каким презрением меня окатила врачиха с ног до головы! Ее взгляд красноречиво означал: куда лезешь не в свое дело, дура? Она процедила сквозь зубы: «Сейчас приду», и действительно пришли двое, перенесли роженицу и младенца от греха подальше, подальше от наших глаз… Я не против абортов, пока это горка неодушевленных клеток, – это дело женщины. Но когда он уже живой… Это убийство. И врачи шли на него за деньги… Так что, если бы Измайлова захотела действительно избавиться от ребенка, она бы нашла и в Москве, как это сделать.

– На таких врачей еще выйти надо: вряд ли они афишировали подобную практику. Как бы то ни было, мы столкнулись со странным фактом: Измайлова скрывалась в последние месяцы беременности в деревне, затем родила живого ребенка, а ребенка нет.

– Ты допускаешь мысль, Алеша, что… Что она могла его убить?

– Если бы она собиралась его убить, ей бы не понадобилась кормилица. Куда же делся младенец, хотел бы я знать? Умер? Или она сдала его в детдом?

– Зачем ломать голову, Алеша? Позвони Измайловой!

– Нет. Ты не знаешь эту женщину. Она не выносит, когда лезут в ее интимную жизнь. А я уже и так залез до неприличия. И вслед за мной там сейчас повторяет мой подвиг «стадо в униформах», как она выразилась… Алла не скажет мне ни слова, если я не припру ее к стенке фактами. Или обманет, как с «Пицундой», лишь бы отвязаться от моих расспросов. Придется мне сначала накопать что-нибудь посущественней…