Это знакомство не связано ни с друзьями отрочества, ни с кругом общения в санатории; оно обязано одновременно и обстоятельствам, и выбору; предшествующие пути двух персонажей дают им сразу множество причин для крепкой дружбы. Греймас принадлежит к научной группе, образовавшейся в Париже сразу после войны, чьи участники называли себя группой «неагрегированных» и собрались вокруг Шарля Брюно, заведующего кафедрой французского языка в Сорбонне. По сравнению с «агрегированными» «неагрегированных» объединяет ряд особенностей, которые позволяют Барту, так сказать, «агрегироваться» в их ряды: во-первых, они – лиценциаты, поскольку не могли пройти агрегацию, будучи иностранцами или имея ограничения по здоровью; они взялись за диссертации в университете, будучи в крайне стесненном материальном положении, что вынуждает их искать работу за рубежом. Таков, например, случай Мишеля Бютора в этот период. «У них очень посредственный капитал, во всех смыслах этого слова. Но они поддерживают друг друга и вместе проводят каникулы»[385]
. Вторая особенность группы – в более легких темах, чем те, которые обычно даются «агрегированным», так что участники часто занимаются лексикологическими исследованиями. Наконец, у них очень пестрые карьеры. Родившийся в 1917 году в России, но литовец по национальности, Греймас перед войной стал лиценциатом в Гренобле, а затем вернулся в Литву во время войны, кое-как продолжив обучение в Каунасе. После войны он заявил тему диссертации о лексике под научным руководством Брюно и вел более чем скромное существование, вместе с женой работая над «Общим инвентарем французского языка» Марио Роке, для которого они делали лексикографические карточки. Когда Барт с ним познакомился, он был (с 1949 года) доцентом филологического факультета в Александрии – и он останется там до 1958 года. В возрасте 31 года он только что защитил в Сорбонне под руководством Шарля Брюно диссертацию, которая называлась «Мода в 1830 году. Попытка описания вестиментарного словаря на примере модных журналов того времени». Он применяет в ней лексикологический метод Жоржа Маторе, с которым познакомился в Литве при ужасных обстоятельствах, и они сразу же вместе опубликовали «Метод лексикологии: к вопросу о нескольких последних тезисах», а затем в 1950 году – «Метод лексикологии, II»[386]. Нет сомнений, что Барт помнил об этих работах, когда начал собственные исследования в этой области в начале 1960-х годов. Сильный литовский акцент Греймаса не дает забыть о его происхождении, хотя он и не пытается это скрыть: статус иностранца повсюду, куда бы он ни приехал, и своеобразие дискурса позволяют ему достигать решающего для теоретических исследований уровня обобщения. Они с Бартом вели долгие разговоры о литературе, и Греймас заставлял его читать работы по лингвистике, особенно Соссюра и Ельмслева[387] (последнему Барт предпочитал Брёндаля), а также Мерло-Понти, который ему «кажется во многих отношениях – с учетом личного тона автора и многочисленных совпадений идей – продолжением соссюрианской мысли»[388], и Леви-Стросса. Влияние Греймаса и Барта было обоюдным. Греймас говорит об этом в статье в журналеВокруг двоих друзей и Шарля Сенжвена, который, видимо, был для них философским авторитетом, формируется активная дискуссионная группа. Они встречаются каждую неделю у доктора Салама, который слушал лекции Хайдеггера, как сказал Греймас Пьеру Онкреве и Жану-Клоду Шевалье[390]
. Это был «своего рода философский клуб: социологи, психологи, философы. Единственной возможной темой, общей для всех, была эпистемология, условия познания. В течение семи лет почти каждую неделю мы занимались александрийской эпистемологией»[391]. Среди участников также были Жан Марго-Дюкло, ученик Мосса, Бернар Клержери, философ, Франсуа Неэль, который станет потом советником по культуре. Они читают Якобсона, датских лингвистов, Леви-Стросса, а позднее и Лакана. Когда Барт показал Греймасу статью о Мишле и упомянул о диссертации, Греймас ответил: «А Соссюр?» Чтение книг Соссюра, которые дал ему Греймас, стало решающим фактором, структурирующим последующие годы письма. Сформировавшееся сообщество дало такую опору для проектов и идей Барта, когда он сражался с методологическими проблемами – ему не хватало книг и не удавалось соединить вместе исторический и структурный методы, – что он начинает видеть спасение в лингвистике. 1 апреля 1950 года он написал Реберолю: