Ролан Барт. Биография

В этой перемене «S/Z» представляет теоретическую и методологическую сторону, а «Империя знаков» – этическую. Барт признает, что теоретический поворот, произведенный первой книгой, идет от того, что он отказался представить в ней общую структуру, которая бы потом позволила производить анализ любых текстов, как это было с «Введением в структурный анализ повествований». Эта перемена задается самим подходом. Разглядывая объект с разных ракурсов, медленно продвигаясь вперед, он трансформирует сам этот объект: «Так шаг за шагом продвигаясь по тексту, я изменил объект и благодаря этому пришел к той теоретической перемене, о которой только что говорилось»[815]. Барт признает, что эта перемена была также вызвана чтением других: «Это произошло еще и потому, что вокруг меня были ученые, „формулировщики“, такие как Деррида, Соллерс, Кристева (разумеется, всегда одни и те же люди), которые многому меня научили, пообтесали меня, убедили»[816]. Мы уже сказали о том, насколько он был обязан Кристевой идеей плюрализации текста и отказа от сведения целого к единству. Теперь следует остановиться на том, чем он обязан Деррида, или скорее на том, за счет чего они оба в один и тот же момент стали изобретателями метода. Их параллельное движение опирается на две операции: деконструкцию – развертывание, членение – и анализ. Важно, что проблематизация метафизики у Деррида или западных механизмов порождения смысла у Барта проходит через чтение, которое производит эти операции: читать, перечитывать все, чтобы связать иначе, выйти за пределы школярских или культурных ограничений. Чтение и письмо больше не рассматриваются как разные виды деятельности, но переопределяются вместе, чтобы участвовать в реформировании смысла. Убежденность в том, что эти два вида деятельности нельзя разделять, открывает путь замечательным открытиям в отношении чтения, перечитывания, ритмов, управляющих чтением: в зависимости от того, с какой скоростью происходит чтение, быстро или медленно, вещи, казавшиеся непрозрачными, становятся ослепительно ясными. Поразительно, что как раз в тот период, когда Барт все явственнее заявляет о своих классических вкусах и безразличии к авангарду, в своих теориях чтения он показывает себя редким новатором. Сила книги Пьера Гийота «Эдем, Эдем, Эдем», по его мнению, в том, что роман расшатывает наши привычки к линейному чтению, которое противится, например, повторению. А сила его собственного критического метода в том, что он в конечном счете позволяет писать по-иному: «Читать – значит выявлять смыслы, а выявлять смыслы значит их именовать; но ведь все дело в том, что эти получившие имена смыслы устремляются к другим именам, так что имена начинают перекликаться между собой, группироваться, и эти группировки вновь требуют именования: я именую, отбираю имена, снова именую»[817]. Имя этой нескончаемой операции – анализ. Единственное условие: она должна мыслиться без завершения в синтезе, как скольжение и становление – то, что Деррида называет различением. У Деррида чтение тоже включает в себя письмо. Письмо характеризуется в первую очередь текстуальностью, которая есть одновременно и закрытие, и не-закрытие текста: «Нельзя помыслить закрытие того, у чего нет конца. Закрытие – это кругообразный предел, внутри которого повторение различия повторяется бесконечно долго. То есть это пространство его игры. Это движение является движением мира как игры»[818]. Примечательно также, что утверждение себя в качестве писателя или, по крайней мере, публичное выражение желания писать происходит в тот момент, когда его метод текстуального анализа позволяет ему утвердиться как критику и как читателю. Понятие текста-чтения переводит и снимает этот парадокс, делая из читателя производителя текста. Работать в означающем – значит просто дать себе возможность писать.

Итак, заслуга «S/Z» в том, что эта книга стала первым погружением в неизвестный и непрозрачный мир чтения, который всегда стремилась канализировать институция. «В тексте говорит один только читатель»[819]. Барт снова берется за классический текст, который, подобно Расину, был присвоен школьным и университетским чтением, и подходит к нему так, чтобы полностью разрушить его коды. Он дестабилизирует текст Бальзака, показывая, что он просто не подчиняется классическому закону репрезентации, то есть правдоподобия. Барт создает свободную территорию, открытую для любых присвоений и желаний. Форма текстов не является ни архитектурной, ни приведенной к единообразию: она теряется в бесконечных движениях и модификациях, отсылающих к прочитанному, увиденному, прожитому. Таким образом, каждый код – это одна из сил, которые могут овладеть текстом, показать его вариации, его множественность, его «муар». Чтение помогает распутать происхождение высказываний и дискурсов.