Ролан Барт. Биография

В конце февраля Барт совершает приятную поездку на юг Марокко с компанией друзей: Эрфуд, Мерзуга, Уарзазат, затем ущелье Тодга с Источником священной рыбы. Он посещает ущелья и пальмовую рощу в Тингхире, а по возвращении почти сразу уезжает в Париж в связи с выходом (менее чем через месяц после «S/Z») второй книги этого года, «Империи знаков». Он возвращается только 6 апреля, но все равно не может нормально вести занятия. Барт воспользовался этим, чтобы продолжить путешествие, на этот раз в одиночку, в другом регионе, отдавая дань туризму, хотя и является постоянно проживающим: Тарудант, Гулимин, рынок верблюдов. Обратно он едет через Эс-Сувейру, где останавливается в наемных бунгало. К нему приезжают французские друзья: Цветан Тодоров в мае, Северо Сардуй и Франсуа Валь в июле, а Анриетта Барт и Мишель Сальзедо снова с ним с июня. Помимо отношений с марокканцами, которые установились у него уже давно, он также общается с кругом экспатов, преподающих или выполняющих дипломатические поручения, в частности с Жозетт Пакали, заведующей отделением французского языка в университете Мохаммеда-V; с Клодом Палаццоли, профессором юридического факультета, который несколько лет спустя напишет книгу «Политическое Марокко»[795], а тогда регулярно организовывал праздники, куда приглашал Барта; с Жаном-Клодом Бонне, молодым специалистом, работающим в Марокко, у которого Барт живет летом 1970 года после того, как оставил свою квартиру в Рабате, но еще не снял по возвращении новую для себя и матери на улице Омали, в Касабланке; с Бернаром Сишером, который приезжает в Марокко осенью 1970 года, тоже как специалист. Барт также знакомится с Клодом Олье, который в дальнейшем будет подолгу жить в этой стране, но уже сейчас здесь не новичок. Олье к этому моменту уже опубликовал две книги, действие которых происходит в Марокко («Мизансцену» в 1958 году и «Поддержание порядка» в 1961-м). В своей книге «Марракеш Медина» (1976) он использует столкновение арабского, французского и берберского языков как активный элемент своего письма. По его рассказам, во время двух их встреч в Рабате он упрекал Барта за то, что тот прошел мимо страны и, самое главное, ее языка[796]. Барт действительно не уделяет арабскому такого внимания, как японскому, и не предпринимает попыток его изучить. Тем не менее это не совсем справедливый приговор: как мы видели, его опровергают тексты о марокканских писателях, а также «Происшествия» и семинар о полисемии, подтверждающий, что Барт внимательно приглядывался к стране и даже к ее языку. Всегда следуя строго по тексту, в соответствии с методом анализа, который он отработал в «S/Z», а также применял к Эдгару По, он интересуется феноменами плюрализации, все больше раскрывая смысл. В семинаре о полисемии Барт с увлечением использует работу Жака Берка и Жана-Поля Шарне «Неоднозначность в арабской культуре». «Полисемия, таким образом, последовательно рассматривается в своем французском и арабском контексте»[797]. Примеры омонимов с противоположным значением (ad’adâd в арабском, которые Барт называет по-французски «энантиосемами», то есть словами, способными приобретать противоположные смыслы, как, например, hôte[798]) расширяют возможности и порывают с нормами стабильности и каузальности, что, в свою очередь, влечет за собой определенные проблемы для культуры, основанной на неизменности письменного текста. Барт также анализирует слова azrun (сила, слабость), baht’nun (море, земля), jawnun (черный, белый), jarun (патрон, клиент). Подобно Жаку Деррида, искавшему подобные слова в греческом языке (pharmakon – лекарство, яд), Барт видит в этой амбивалентности способ борьбы против аргументативной и рациональной логики, стремящейся к истине, и за расширение возможностей смысла. Как и у Деррида, текстуальный анализ, основанный на развертывании и различии, – еще один, децентрированный способ пробудить мысль. Кроме того, это принцип деликатности, который выходит за рамки альтернативы, запутывает или откладывает смысл. Ту же самую открытость Барт находит в сексуальной игре: «Сексуальный запрет полностью снят, но не ради какой-то мифической „свободы“ (концепта, годящегося только для того, чтобы удовлетворять робкие фантазии общества, называемого массовым), а ради пустых кодов, что освобождает сексуальность от обмана стихийности»[799]. Оппозиции разрушает их собственная биполярность или амбивалентность; то же самое происходит с кухней, которая дает целый спектр примеров: «множество двусмысленных изысканных комбинаций», «кухня Феса (городская): bstalla, цыпленок в сахаре, mrouzia (блюдо Аид Эль-Кебира), баран с медом; majun, наркотик и афродизиак…»[800]