Ролан Барт. Биография

Фуко прекрасно понимал, что сила этой критической динамики в том, что она устраняет иерархию между чтением и письмом, а потому отменяет институциональные границы. Политический аспект этого освобождения связан с тем, что мысль одним движением переходит от одного вида деятельности к другому, устраняя различия. Нет писателей, с одной стороны, и читателей – с другой, как если бы не было богатых и бедных, мужчин и женщин, угнетателей и угнетенных. Это движение к неразличению, таким образом, стремится подорвать все закосневшие определения, мыслить на уровне различий, а не сущностей и категорий. Барт, со своей стороны, оценивает новаторство Фуко в двух планах: в плане создания другого исторического дискурса, относительного, заставляющего все время перечитывать свои источники, который раньше уже привлекал его у Февра. В статье о работе Фуко «История безумия в классическую эпоху», обобщающей докторскую диссертацию последнего (которую он написал в Уппсале, защитил перед комиссией в составе Жоржа Кангийема и Даниэля Лагаша, а в 1961 году издал в Plon), Барт относит его именно к этой линии: «Можно себе представить, что эта смелая книга понравилась бы Люсьену Февру, потому что она возвращает истории кусочек „природы“ и превращает в факт цивилизации то, что до сих пор мы принимали за медицинский факт: безумие»[1043]. На втором уровне Барт признает, что Фуко пошатнул основы знания, сделав из него уже не «спокойный, высший, умиротворяющий, успокаивающий акт, который Бальзак противопоставлял снедающему желанию», а беспокойство, создаваемое движением между безумием и разумом. Барт видит в этом эпистемологическое потрясение, которое производит на него огромное впечатление, и в последующие годы будет регулярно возвращаться к этому «головокружению», вызванному Фуко, когда тот начал говорить о «паре Разума и Неразумия» и их подвижном содержании[1044].

Фуко был очень рад этому двойному жесту признания, потому что Барт в 1964 году включил статью из Critique в «Критические эссе». Этот текст вписывает философа в две передовые области современной науки: лингвистику и этнологию. Барт сравнивает подход Фуко с подходом Мосса, и применение «этнологического взгляда» к близким обществам, к которому он сам стремился в «Мифологиях», хорошо согласуется с тем подвижным положением среди различных дисциплин, которое он желает занимать. Другая книга Фуко, с которой Барт проделает настоящую теоретическую работу, – это «Рождение клиники, археология медицинского взгляда»: она впервые выходит в PUF в 1963 году. Точкой соприкосновения становится понятие знака, бесконечный динамизм которого демонстрирует эта книга. Барт показывает, что эта работа может быть по праву включена в программу семиологии, потому что означающее болезни выходит на означаемое, которое, будучи поименовано, само превращается в означающее. Таким образом, Фуко ставит проблему языка клиники (и роли языка в ее рождении), которая соприкасается с его собственными изысканиями. Барт, в частности, рассматривает различие между симптомом и знаком: симптом – факт болезни, субстанция означаемого, а знак включает симптом в описание. Клиническое пространство, таким образом, позволяет поставить проблему языка как вопрошания: «Если семиологическая природа области болезней, а в этом и состоит гипотеза Фуко, соответствует определенной истории, тогда преобладание понятия знака, культура этого понятия соответствуют определенной идеологической фазе развития нашей цивилизации»[1045]. Здесь мы снова можем заметить озабоченность Барта метаязыком, который всегда сам захвачен производимой им критикой. Можно также отметить, что Барт предвосхищает здесь завершение исторического момента, который, как станет ясно позднее, устанавливал связь между знанием, политикой и идеологией.