Ролан Барт. Биография

Определяющим элементом этого мифа вполне могла бы быть фигура Валери, которого он встречает ребенком у бабушки, чей салон тот часто посещал (на улице Воклен, затем на площади Пантеона, дом 1, а начиная с 1913 года – в светлой квартире на первом этаже справа). Тот, кто, в свою очередь, был предшественником Барта в Коллеж де Франс (в своей лекции при вступлении в должность Барт говорит, что посещал его занятия, в частности, присутствовал на вступительной лекции в Коллеж де Франс 10 декабря 1917 года, и сам упоминает Валери в начале собственной лекции сорок лет спустя), а в еще большей степени – предшественником в критике и письме, был связан с Ноэми Ревлен своего рода дружбой. Об этом свидетельствует Мишель Жаррти в биографии Валери; из документов, которые он приводит, видно, что они были близки. К примеру, Валери написал ей одно из своих последних писем в июле 1945 года, принося свои соболезнования в связи с потерей последнего сына. Эта очень красивая женщина, с которой Барт всегда держал дистанцию по причине ее трудных отношений с его собственной матерью, была хорошо образована и слыла оригиналкой. Она сумела сделать из своего салона блестящее место, куда любили ходить как философы, так и ученые; Барт постоянно приходил туда подростком. Там говорили о культуре и политике. Среди завсегдатаев салона Жаррти упоминает также Андре Лебей, Жана Барюзи (по утверждению Барта, открывшего ему Мишле), Рене Лалу. «В этом же салоне, в котором царили левые настроения, Валери познакомился с математиком Эмилем Борелем, профессором Парижского университета, возглавлявшим кафедру теории вероятностей, и физиком Жаном Перреном, которого только что избрали членом Академии наук»[121]. Но означает ли это, что мы должны рассматривать Валери как образец для подражания? Хотя он не относится к числу писателей, часто упоминаемых Бартом, – мы увидим, что Жид играет гораздо более значительную роль в качестве наставника, – тексты, в которых он говорит о Валери, все же делают его достаточно влиятельной фигурой, особенно в том, что касается размышлений о «я»[122]. «Господин Тест» и зачарованные отношения с «я», которые в нем разыгрываются, представлены как «абсолютно антиконформистская»[123] и очень маргинальная книга. Валери, по словам Барта, является частью его «ранних воспоминаний» о чтении, которое сформировало его вкус и от которого он так никогда и не отстранялся, даже если мало о нем писал[124]. Он возвращается к Валери постоянно, особенно к некоторым ключевым темам, которые делает лейтмотивом: к идее о том, что мы думаем, только работая над словом или фразой, к «думанью-фразе» (le pense-phrase) или «мысли-фразе» (la pensée-phrase) и к идее, что «в природе нет et caetera» и лишь человек полагает недосказанность необходимой. Признавая принадлежность Валери к классической риторике, Барт видит в его творчестве развитие мысли о языке, очень близкой к идеям Соссюра, а позднее Якобсона. Он регулярно его упоминает, когда пишет о Соссюре или Якобсоне. «Для Валери торговля, язык, деньги и право определяются одним и тем же режимом; они не могут существовать без общественного договора, потому что только этот договор может исправить отсутствие стандарта»[125]. Кроме того, Барт сожалеет о том, что значение Валери принижается, в чем также проявляется его собственное расхождение с эпохой[126]. В этом заключено интеллектуальное наследие, напрямую передаваемое поколением дедов, образующее то, что Барт называет «воображаемое дедушек и бабушек». В позднем тексте о Сае Твомбли оно связывается с любовью к южным домам, которую он разделяет с Валери[127].

Как можно заметить, мы далеки от лаконичных формулировок, в которых семейная история Барта оказывается погребена под гомогенностью истории обедневшей буржуазии. Биографическая реальность гораздо многообразнее, и, если Барт и не отстаивает прямо это наследие, он все же сохраняет в своих текстах его следы, более или менее читаемые. Подобно Вальтеру Беньямину, он играет с обрывками и всяким сором предшествовавшей ему истории, с которой устанавливает ту же временную дистанцию, что и я с ним. Именно поэтому может быть интересно вывести их на свет: чтобы вступить в новые, меняющиеся отношения с фигурами, которые нам предшествовали. Барт определяется также через отсутствие, которое он приписывает одновременно своему поколению и истории. Так, не включенный в книгу «Ролан Барт о Ролане Барте» отрывок рисует странную пустоту, образовавшуюся вокруг года его рождения: