Рома едет

Каждый вечер мы раскатываем парочку бутылок местного винца и заедаем их твердым сыром. Саша оказывается потрясающим рассказчиком – за пару недель он сильно меняет наше представление о мировой истории. К тому же он отменно подпевает гитаре, так что ночами мы горланим с балкона песни про команданте Че Гевару. Мы очень сильно привязываемся к Сане и, сидя на полу в его крохотной квартирке, я уже точно знаю, что скоро буду по нему скучать.

Я хорошо понимаю, что Буэнос-Айрес может оказаться последним городом на моем пути – кругосветка подходит к концу. Ехать дальше особенно некуда. После двух лет скитаний я уже просто не потяну выживание на бровях в Африке, а визу в Европу, скорее всего, получить не удастся. Настал волнующий момент, когда мне пора задуматься о возвращении в родные края.

Я беру Санин костюм, Оля надевает единственное платье, и мы отправляемся в тур по европейским посольствам в надежде получить шенген. Честно говоря, нам известно, что здесь сделать его практически невозможно – по законам Евросоюза, мы имеем право подаваться на визу только в стране нашей резиденции. Целый день мы гробим в приемных всех возможных европейских посольств, но чуда так и не происходит. Разбитые и промокшие под внезапно хлынувшим дождем, мы возвращаемся домой.

Граница

Чтобы заработать на обратные билеты, мы решаем еще раз запустить свои открытки в интернет. Я заказываю в местной типографии пятьсот карточек с моей фотографией у “волшебного автобуса” и делаю пост в соцсетях:

“Друзья! с дрожью в руках и участившимся сердцебиением я вынужден признать – пришло время возвращаться домой. Кажется, на сей раз это действительно не сон. Позади два с половиной года пути, 100 000 км, 30 стран, 13 пар обуви и 7 жизней. Впереди, уже совсем скоро, – самолет домой.

На билеты мне нужно собрать непомерно много – $2500. За любую сумму денег, которую вы можете мне перевести, я отправлю вам открытку со своей фотографией у «волшебного автобуса» на Аляске – их мне только что доставили из типографии”.

Несколько следующих дней мы хорошенько заливаемся дешевеньким красным. Я не могу думать ни о чем, кроме навалившейся неминуемости возвращения. Три длинных года у меня была очень ясная цель, жизнь моя имела вектор – я возвращался в первый дом.

Ноги стерлись в пыль дорожную, сердце огнем разлилось, голый стою у большой воды, глаза поднять боюсь. Были бы у меня струны, я бы миру пел о любви зверя к живому, о дороге в век собственный. Я бы пел о цене близости и тоске пропасти. Я бы выдыхал на слабости и вдыхал на смелости. Я бы упал на скалы и плакал от любви к вышедшим.

Залить бы землю пламенем, спалить бы одежду к чертям! Включить ливень-решето и чтобы падали апельсины! И пусть нашему племени станет на момент не до лишнего, чтобы мы станцевали всего один танец, а я бы умер в конце вальса счастливым.

Уже через несколько дней мы собираем нужную сумму денег. Четыре ночи подряд я подписываю больше трех сотен конвертов. 24 октября 2014 года наш самолет поднимается в воздух, и на следующий день мы уже спускаемся по трапу в морозном Киеве.

Первое, что вызывает у нас с Олей серьезный диссонанс, – это тотальное понимание всего вокруг: речи прохожих, организации движения, надписей и вывесок. Но еще больше пугает то, что наша речь становится понятной посторонним людям. Чтобы взять брейк и немного прийти в себя от прыжка в пространстве, мы на пару ночей зависаем у друзей.

Почти все время мы проводим в постели, знакомство с действительностью хочется оттянуть как можно дальше. И только когда мы отсыпаемся за все путешествие, Оля берет билеты до Минска, а я решаю отправиться на родину автостопом.

До белорусской границы меня подвозит на такси отставной капитан дальнего плавания. Могучий седой дед где-то уже немного накатил, поэтому с трудом выбирается из машины. В приграничной забегаловке мы с капитаном под беляши берем на двоих еще одну бутылочку водки:

– Я уже десять лет как в море не ходил, одна радость у меня в жизни осталась – бабы!

Отставной капитан подмигивает мне хитрым глазом и кивком указывает на пышногрудую продавщицу. Я понимающе хмурюсь и поднимаю последнюю рюмку:

– За баб и молодых сердцами! – выдаю я смелый тост, вливаю в рот стопку с огненным содержимым и жмурюсь что есть мочи.

Дед смеется моей неловкости и вдруг ни с того ни с сего переходит на шепот:

– Что ж ты маешься-то, студент? По родине не соскучился?