Роман

“Неужели и это всё: склоны, поросшие густой травой, и ракита, гнущаяся к воде, и сама река – было тогда? – думал Роман. – Неужели эта глинистая земля, эти валуны возле мостика помнят татар и Смутное время, пугачёвских мужиков и французских гвардейцев?”

Вероятно, в те времена овраг был меньше, а речка – шире, полноводней. Не было ни ракит, ни берёз на взгорке. А вот укоренившийся над самым обрывом дуб – двухобхватный, кряжистый, с гордой свободой несущий просторную крону – был и помнит всё…

Ступая новенькими сапогами по мягкой, хлюпающей водой земле, Роман подошёл к дубу. Он всегда любил начинать отсюда – с крутого обрыва и могучего дерева, на бугристую кору которого так приятно положить ладонь.

Кора была прохладной и влажной.

Туман почти рассеялся, ветер разгонял серые кучевые облака, солнце показывалось всё чаще.

Роман погладил неровную, твёрдую, как камень, кору дуба, оглянулся. Дом Воспенниковых остался позади на взгорке, а впереди лежал Крутой Яр. Роман двинулся вперёд.

С каждым шагом всё приближалось, росло, наплывало, напоминая о старом, о том, что бережно хранилось в памяти, и о другом – что было уже забыто и вот только сейчас вдруг толкнулось в сознание приятным известием.

“Господи, не сон ли это…” – радостно думал Роман, шагая навстречу избам, тянувшим вверх белые дымы.

И это был не сон: вон уж проступили белые наличники избы хромого пастуха Николая, вот залаял на Романа тот же старый пастуший кобель, из раскрытых сеней высунулась, вытирая руки тряпкой, полная жена пастуха, внимательно разглядывая приближающегося человека.

Роман шёл, с улыбкой следя за постепенным изменением выражения её лица. Застыв в неудобной позе, она долго и напряжённо всматривалась, потом испуганно прижала к щеке коричневую ладонь:

– Батюшки… Роман Лексеич…

– Здравствуй, Матрёна! – весело проговорил Роман, стараясь голосом пересилить заливающегося хриплым лаем пса.

– Ой, здравствуйте, – тихо, нараспев протянула она, качнув головой, и тут же прикрикнула на собаку уже другим – сильным звонким голосом: – Да уймись ты, рыжий чёрт!

Пёс смолк, завилял хвостом и отошёл, лениво переставляя лапы.

Из сеней высунулись любопытные личики двух ребятишек.

– Как живёшь, Матрёна?

– Ой, да как мы живём! – протянула она с улыбкой. – Хлеб жуём, да и рады. Вы-то коли проехали-то?

– Только что.

– Господи… – качнула она головой, поправляя слезший на лоб платок. – Ну и красавец же. Не насмотрисси.

– А где же хозяин? Неужель уже стадо гоняет?

– А как же, родимый, не гонять? – оживлённо запела Матрёна. – Чай, и травы-то нету ещё, а что ж ей, скотине-то, в хлеву сидеть, пущай хоть ветки погложет! У меня вон и то, корми не корми – всё одно худая, хоть на рёбрах палкою играй, так пущай уж походит!

Тем временем босоногие ребятишки, выбежав из сеней, стояли рядом с матерью, во все голубые глаза глядя на Романа. По всей вероятности, они были погодки – белобрысые, веснушчатые, в просторных рубахах, заправленных в синие сатиновые портки.

– Милые какие дети у тебя.

– А, сорванцы, – довольно проговорила она, опуская свои загрубевшие ладони на белобрысые головки, – на месте не удержишь… Роман Лексеич, медовухи не желаете?

– Спасибо, Матрёна, как-нибудь в другой раз. Будь здорова. – Роман нетерпеливо двинулся дальше.

– И ты будь здоров, сокол ты ясный! – улыбнулась Матрёна, провожая его добрым взглядом.

Возле следующей избы Романа громко приветствовал высокий сутулый мужик, стоящий возле распахнутых ворот с топором в руках.

Усмехаясь щербатым ртом, он приподнял с головы выцветшую фуражку:

– Здравствуйте вам, Роман Алексеич!

– Здравствуй, Фёдор, здравствуй.

– Надолго к нам?

– Надолго.

– Ну и слава Богу.

Он взмахнул топором и, не переставая усмехаться, принялся затёсывать торец одной из створ, видимо просевшей за зиму и поэтому цепляющуюся за другую.

С аккуратной избой Фёдора соседствовала большая каменная хата Черновых – многочисленного семейства, скорого на работу, на гульбу и дебоши. Во всём обличии этого просторного дома с двумя резными крыльцами, жестяной крышей, большими палисадом и скотным двором чувствовался достаток – следствие доброй дюжины спорых мужицких рук. Жестяной петух, украшавший крышу, блестел на выглянувшем солнце, у ворот стояла телега, запряжённая широкогрудым жеребцом. Возле телеги суетились два брата Чернова – Степан и Михаил. Один разбирал спутанные вожжи, другой обёртывал холстиной полотно двуручной пилы, дабы не порезаться во время езды. Оба брата были в серых косоворотках, чёрных распахнутых долгополых пальто и чёрных картузах, которые они охотно приподняли, завидя идущего мимо Романа.

– Здравствуйте вам! – проговорил Степан, а Михаил только качнул кучерявой головой.

– Здравствуйте, – ответил Роман.

В распахнутые ворота было видно, как на дворе круглолицая молодка в расшитом деревенском платье и новеньких сапожках раздувала большой медный самовар, а двое ребятишек – мальчик и девочка – сидели на корточках и смотрели.