Роман

– Антоша, ну что ты с этим волком, будь он неладен! Рома, Клюгин тебя перевязал хорошо? Теперь я сама тебе буду перевязки делать, у меня это лучше получается. Не трясёт руку? Савва! Что ты гонишь так, езжай потише!

– А и потишёй можно! – замотал головой старик, подтягивая вожжи. – Пр, пр, пр! Охолони-ко!

Кострома побежала медленней.

Антон Петрович во все глаза смотрел на племянника, массивное лицо его источало азарт и чисто охотничье возбуждение.

– Рома, голубчик, ну теперь ты расскажи, расскажи поподробней, как всё было! – с нетерпением попросил он.

– Ведь это ж как подумать – волка голыми руками задушить! Эвон, это ж как так можно! – обернулся к ним Савва.

– Погоди, старик, – махнул на него рукой Антон Петрович. – Рома, не томи, голубчик, рассказывай!

– Что же мне рассказывать? – рассеянно усмехнулся Роман.

– Расскажи с того момента, как мы тогда разошлись, прямо с этого!

Роман вздохнул и стал рассказывать.

Он говорил спокойно, даже несколько равнодушно, словно речь шла о чём-то обычном, неинтересном, а главное – давно миновавшем. Поглядывая по сторонам и в порядке вежливости останавливая взгляд на лицах своих слушателей, он подробно пересказал всё случившееся с ним, не реагируя на возгласы испуга или удивления, то и дело раздававшиеся в коляске. Он рассказывал так, будто всё это невероятное происшествие случилось вовсе не с ним, даже не с его близким знакомым, а с каким-то далёким, совершенно чужим человеком, которого он ни разу в жизни не встретил, но историю убийства этим человеком волка слышал и вот теперь пересказывает её своим родственникам, причём далеко не в первый раз. Слушатели же, напротив, так были захвачены рассказом, что вовсе не заметили этого странного состояния Романа, они ахали, охали на все лады, перебивали вопросами, требовали подробностей и, главное, – давали советы, причём иногда с такой страстью и настойчивостью, словно вся история происходила сейчас, у них на глазах.

– Надо было б ружьё взять, Ромушка, милый мой! Зачем же ножом, господи! Посмотрел бы да и пошёл прочь. Обошёл бы роковое место! – закрывала лицо руками тётушка.

– Куртку, куртку на левую руку навернул и ему в пасть, а сам в брюхо ножом! В брюхо – ножом! – гремел на весь лес раскрасневшийся Антон Петрович.

– Как же так, Царица небесная! Это ж страсти-то лютыя – с волком бороться! Я и собаку-то, чай, за полверсты обойду, помилуй нас, грешных! – болезненно бормотал Савва, непрерывно качая головой.

Романа несколько раздражали их возгласы, но он, не реагируя и не вступая с ними в обсуждения, всё рассказывал и рассказывал, пока не дошёл до момента своего плутания по лесу. Полагая, что кульминация повествования позади, он с некоторым облегчением поведал, как заплутался, хоть и шёл, по своему убеждению, верно, и как попал в незнакомый ельник. Но для слушателей кульминацией, как ни странно, явилось именно это. Когда все трое услыхали, что Роман, двигаясь из Усохинского березняка, заблудился в поисках Желудёвой пади, – негодующие крики, причитания и стоны разнеслись по лесу:

– Господи, Ромушка, я бы шла влево, влево, там и конец березнику! Ой, ты же мог погибнуть, умереть без помощи!

– Зачем, зачем же ты вправо двинул так?! Это же ясно, как солнце, – вот Бабий луг, вот березник, вот налево подлесье, а там Желудёвая падь, Косик и Гнилая канава! Налево пошёл, десять минут ходу, – и подлесье! Боже мой, Рома! Ты же наши места должен лучше меня знать, как же тебя понесло к Бучинской?!

– Царица небесная, куды ж там плутать? Это ж с закрытыми глазами добраться можно, родимая моя мамушка!

Их громкие возбуждённые советы, укоры и увещевания сыпались на Романа, словно еловые шишки. Он же, рассеянно вглядываясь в лица спутников, думал о своём, и поток мыслей, усиленный движением коляски, нёс его, отделяя от всех и вся.

“О чём говорят эти наивные люди? – думал Роман. – Что они хотят от меня? Почему они ничего не видят и не замечают? Там, в доме, они прошли мимо неё, как мимо служанки, как мимо вещи, ничего не заметив. Отъезжая, они махнули ей, отвернулись ко мне, чтобы задавать нелепые вопросы. А раньше, раньше, всё это время почему они ничего не говорили мне о ней? Или они так слепы и глупы, что ничего не замечают, кроме варенья и солёных грибов? Но как возможно не заметить её?”

– Ну а потом-то что было, Рома? – спросила тётушка, слегка тряхнув его за плечо. – Рома? Ты что, плохо себя чувствуешь?

Роман, очнувшись, поднял на неё глаза и вдруг спросил:

– Тётушка, вы давно знакомы с дочерью лесничего?

– С Танечкой? Ну… меньше года. Как только они приехали, так и познакомились.

– А отчего они не бывают у нас?

Придерживая шляпку, раскачиваясь на сиденье от ухабистой дороги, Лидия Константиновна пожала плечами:

– Не знаю. Адам Ильич – человек замкнутый, суровый. А Танечка – она же ещё ребёнок, разве она одна поедет? Впрочем, нет, она бывала у отца Агафона.

– И у Рукавитинова, – быстро подсказал Антон Петрович и с нетерпением протянул перед Романом свою огромную руку, словно прося милостыни. – Ну а потом, в ельнике, как тебя Куницын встретил?