Роман

Самовар водрузили в центре стола, один из чайников взгромоздился ему на решетчатую голову. Девки в сарафанах, тем временем, уставили стол всевозможными вареньями, печеньями, пирожками и плюшками, оставив, однако, в центре, рядом с самоваром просторное пустое место.

Когда девки вышли, Антон Петрович встал:

- Никита, подавай!

Все повернули головы к двери.

Из нее медленно и торжественно вышел Никита, по пояс заслоненный роскошным тортом, который он с трудом нес на специальном круглом подносе.

- Ура - кудеснику! - крикнул Антон Петрович, - Шампанского! Шампанского!

Торт был водружен на стол, появилось шампанское, и дядюшка, приказав налить Никите, выпил, чокнувшись с ним, отчего улыбка на полудетском лице повара стала еще блаженней и глаза его заблестели.

- Какое чудо! - по-детски улыбалась Татьяна, глядя на торт.

Торт был действительно чудесным и представлял собой шоколадную корзину с плодами, искусно сделанными из бисквитов, шоколада и разноцветных кремов. Сверху всей этой прелести, на румяном бисквитном яблоке сидели, целуясь, два голубка, отлитых из белого шоколада.

Такие торты Роман видел и ел только в детстве, и волна знакомого детского восторга проснулась в нем, тем более, что рядом так же восторгался другой ребенок - Татьяна.

- Какое чудо! - повторила Татьяна и повернулась к Роману.

Лицо ее было лицом девочки.

Роман провел ладонью по щеке любимой.

- Я люблю тебя, моя девочка, - сказал он.

- Я жива тобой! - восторженно ответила она.

Глаза их, казалось, растворялись друг в друге, и все окружающее исчезало, словно дым.

А вокруг по-прежнему царило веселье: захмелевшие, радостные люди наперебой подсказывали Никите, как резать и делить торт, а он, стоя наготове с большим, похожим на мастерок каменщика ножом, примеривался, блаженно улыбаясь.

- Сбоку, сбоку режь!

- Голубков, голубков молодым сперва!

- Сразу посередке, а потом крестом!

- По яблочку, по яблочку срежь молодым!

- Друзья, прошу покорнейше, держите дистанцию, на сбивайте кудесника с толку!

Но советы продолжали сыпаться на повара. Наконец, он решительно занес нож над тортом и стал искусно резать его на тонкие высокие части.

Вскоре, благодаря проворству Аксиньи, Поли и Гаши, на десертных тарелках перед собравшимися выросли эти высокие нежные клинья, дразнящие прослойками крема, безе и разноцветного шоколада.

Молодым, конечно же, досталась куски с голубями.

- Ты знаешь, я хочу тебе сказать, - заговорила Татьяна, - Моя любовь к тебе - это совсем, совсем не то, чего я хотела все эти годы, о чем мечтала. Я мечтала совсем о другом, причем, мечтала так сильно, с таким желанием, что и предположить не могла, что все будет иначе. А сейчас... - она улыбнулась и покачала головой, - Сейчас все просто совсем по-другому. Это так ново и так чудесно, что я... я просто ничего не понимаю...

Она замолчала, глядя на него глазами, полными любви и нежности.

- Я тоже ничего не понимаю, - произнес Роман, - Но зато я знаю. И это самое главное, это важнее всего. Я знаю все о нас с тобой.

- И я знаю! - быстро и радостно ответила она, - И мне ничего не нужно, кроме этого знания. Потому что... Я жива тобой.

- А я жив тобой, мой ангел, мой свет. Ты вернула мне жизнь, ты вернула мне сердце.

- Я люблю тебя, люблю тебя... - шептала Татьяна в истоме, закрывая глаза. Он взял ее руку и, склонив голову, припал к ней долгим поцелуем.

Антон Петрович с умилением глядя на молодых, приложил палец к губам, и громко говорящие и смеющиеся гости стали постепенно смолкать. Вскоре все замолчали и смотрели на молодых, которые, напротив, никого замечать не хотели.

Так продолжалось некоторое время, и вдруг тихий женский голос, появившись как бы ниоткуда, запел нежно и красиво: Не отходи от меня,

Друг мой, останься со мной,

Не отходи от меня:

Мне так отрадно с тобой...

Ближе друг к другу, чем мы,

Ближе нельзя нам и быть,

Чище, живее, сильней

Мы не умеем любить

Если же ты - предо мной,

Грустно головку склоня,

Мне так отрадно с тобой,

Не отходи от меня.... Это пропела Лидия Константиновна. Она смотрела на молодых, в глазах ее стояли слезы.

Все происходящее было до такой степени естественно и трогательно, что никто не захлопал восторженно, не закричал "браво", все молча сидели, глядя на молодых. Посреди этого молчания медленно поднялся Куницын с бокалом в руке и произнес тихо, но внятно:

- За любовь.

Все встали и выпили.

Вдруг со стороны луга раздалось робкое покашливание. Неподалеку от террасы, возле кустов сирени стоял Фаддей Кузьмин Гирин, Аким и Савва. Крестьянская толпа же по-прежнему темнела за липами.

- Так, так,- Антон Петрович поставил пустой бокал, приложил салфетку к губам и повернулся к мужикам:

- Нуте-с, с чем пожаловали?

Перекинувшись и привычным движением огладив бороду, Гирин заговорил:

- Мы, Антон Петрович, стало быть, от всего обчества как бы к вам. Прощения просят мужички. Каются.

- Каются? - переспросил дядюшка, делая знак Аксинье, чтобы она начала разливать чай.

- Каются, ох каются! - забормотал Савва, страдающе качая плешивой головой, - Бес попутал, вот и сцепились, а теперича прощеница просят, чтоб не серчали на них, дураков.