Роман

- Рома, прошу тебя, давай все забудем, возьми меня, уедем куда-нибудь, в Париж, в Англию, в Германию - куда угодно, только увези меня! Я все брошу, родных, Воеводина, все, только увези меня из этой грязи, серости, глупости, увези... понимаешь я...

Она замолчала и выдохнула:

- Я жить хочу. А тут я, как мертвая.

Роман молчал. Сердце его тяжело билось.

С трудом разжав губы, он проговорил:

- Я люблю Россию.

Минуту она смотрела ему в глаза, потом, отпустив его руку, шагнула в сторону. Ее лицо в темноте казалось гипсовым слепком.

- Прощай, - шепнули ее губы.

Повернувшись, она пошла вдоль берега и вскоре скрылась в темноте, среди ивовых кустов. Роман долго стоял, вслушиваясь в звуки ее удаляющихся шагов, словно наблюдая за угасающим пламенем сгоревшей до конца свечи.

Огонь их любви, три года назад горевший ярко и сильно, потух навсегда.

IX.

Простившись с Зоей, Роман выкурил папиросу на берегу все той же безымянной крутояровской речки, бросил окурок в воду и направился домой не слишком прямой дорогой.

Душе его было в эту ночь как-то легко и непривычно спокойно.

В темноте, мимо спящих изб, в которых спали нагулявшиеся хмельные крутояровцы, он шел со спокойствием местного призрака, дыша тьмой и тишиною. Невидимая неровная земля колебалась под ногами, звезды и тонкий месяц горели на безоблачном черно-синем небе. Дойдя до крайней избы, он свернул и двинулся через молодой березняк. Не успел он пройти двадцати шагов, как прямо впереди залаяла собака, а знакомый голос не слишком энергично осадил ее:

- Тубо, Динка.

Роман заметил темную фигуру и светлую собаку, переставшую лаять, но начавшую угрожающе рычать. И снова этот очень знакомый вяло-пренебрежительный, но и язвительно-резкий голос обратился к собаке:

- Тубо, дура. Это же шляпный человек.

Эта фраза заставила Романа сразу же признать в темной фигуре крутояровского фельдшера Андрея Викторовича Клюгина.

Андрей Викторович, видно, тоже узнал Романа и приветствовал его первый:

- Если не ошибаюсь - Роман Алексеевич. Мое почтение.

- Здравствуйте, Андрей Викторович! - с радостью проговорил Роман, подходя и пожимая узкую несильную руку Клюгина, - Христос Воскресе!

- Здравствуйте, здравствуйте, - усмехнулся Клюгин, не отвечая на последнюю фразу Романа, - Давно наслышан о вашем приезде, а встретиться довелось эвон где. Темно, хоть глаз коли...

- Да! - рассмеялся Роман, - Романтическая встреча. Вы уж простите меня, Андрей Викторович, что до сих пор не посетил вас.

- Пустое, - вяло махнул рукой Клюгин, беря в зубы мундштук с горящей янтарным огоньком папиросой. Лицо его было трудно различимо в темноте, и Роману показалось, что он совсем не изменился за три года.

- Пошла вперед, - Клюгин толкнул ногой обнюхивающую колени Романа собаку, и та послушно побежала прочь.

- Второй год твержу дуре - нельзя лаять на шляпных людей, лай на шапочных, картузовых, фуражковых. Нет, не доходит...

- Что же вы не были у отца Агафона? - спросил Роман и тут же пожалел, что спросил неподумавши: Клюгин переступал порог дома священника только в качестве фельдшера.

- Во-первых, любезный Роман Алексеевич, меня туда никто не звал. Да и даже если б позвали - не пошел. Вы, верно, забыли в каких я отношениях с этими убогими Гаргантюа.

- Признаться, вспомнил только теперь.

- Вот, вот. Дядюшка ваш - забавный человек, тетушка мила. Рукавитинов толковый малый, но педант, Красновские - фанфароны, а эти.... - он презрительно махнул рукой, - Тюфяки с соломой.

- Ну, вы их строго судите. Они милые, простые люди...

- Вы только что от них?

- Да.

- А... - опять махнул рукой Клюгин. - Ну да Бог с ними. Пойдемте-ка, коли мы уж встретились, ко мне, да потолкуем. Выпьем моей фельдшерской настойки, а вы чего-нибудь расскажете.

- Что ж, пойдемте, - согласился Роман.

Клюгин взял его под руку, и они пошли в темноте.

Березняк кончился, впереди разверзся дышащий холодом овраг с силуэтами лепившихся по краям ледников, но Клюгин с уверенностью слепого повел Романа вниз по невидимой тропке.

Динка бежала где-то рядом, шурша прошлогодней травой.

- Вот они, наши прорехи да расселины, - все тем же вялым голосом говорил Клюгин, поддерживая оступающегося Романа, - Поселившиеся на овраге люди! Да еще на каком овраге-то - на крутом! И живем себе. Даже вот гости наведываются. Из столицы.

- Ну, к вам-то, положим, не только из столицы, а из каждой избы наведываются...

- Верно, верно, друг мой. Каждый смерд ползет ко мне за эликсиром бессмертия. Дескать, дай мне, эскулап, хоть каплю, чтобы прожить еще один день в грязи и вони...

- Вы, Андрей Викторович, совсем сегодня не по-праздничному настроены.

- Аааа. Это их праздник.

- Господь с вами. Это праздник всех.

- Это их праздник. Но не мой, да и не ваш.

- Отчего вы так думаете?

- Оттого, что мой праздник - это покой ума, а ваш - покой сердца. Вот, что нас по-настоящему радует.

- Неправда. Меня радует и беспокойство сердца.

- Полноте. Что такое беспокойство? Ну-ка, вдумайтесь. Это же - без покоя. А без покоя - это мука, страдание. Так что не называйте черное белым. Ну-ка, дайте руку.

Они стали выбираться из оврага по крутому склону.