Роман

- Только бы не бабы топили, только б не бабы... - бормотал Красновский, похлестывая и без того резво бегущую лошадь.

Роман улыбнулся, вспомнив страсть Петра Игнатьевича к русской бане, и вереница связанных с этим воспоминаний ожила в памяти. Романа всегда удивляло, как сильно преображался этот флегматичный, не очень подвижный человек, переступая порог бани. В нем словно просыпался другой, неведомый Красновский, ранее дремавший и очнувшийся только в темном жарком пространстве, среди прокопченных бревен и клубящегося пара. Этот второй Петр Игнатьевич был абсолютным антиподом первого: он рычал, ревел как медведь, с необыкновенной подвижностью и страстью передвигаясь по бане, набрасываясь с веником на окружающих. Одновременно он преображался и моментально, становясь необыкновенно сообразительным, давал множество дельных советов как кому париться: речь его из вялой и односложной превращалась в живую, быструю, остроумную, он непрерывно извергал массу острот, каламбуров, присказок и поговорок, которые, совместно с паром, веником и горячей водой производили на всех ошеломляющее впечатление. Даже Антон Петрович как-то терялся и стушевывался во время "банного преображения" Красновского, и теперь, когда они на рысях подъезжали к утопающему в зелени дому о. Агафона, Роман заметил первые черты робости на дядином лице. Одновременно все явственней чувствовалось пробуждение второго Красновского.

- Резвей, резвей, цыганочка! - покрикивал он на лошадь.

- Мы к благоверному сначала? - спросил Антон Петрович.

- Время, время дорого! К Каракалле! К Каракалле! - Красновский натянул правую вожжу, и лошадь, всхрапнув и перебрав стройными ногами, свернула, понеслась по узкому проходу между двух плетней. За левым тянулся огромный сад о. Агафона, правый огораживал его пасеку.

- Потише, расшибемся... - бормотал Антон Петрович, глядя, как стремительно надвигается массив показавшейся впереди бани.

Но Красновский No 2 знал край:

- Прррр! Стоять, холера ясная! Мяснику отдам!

Скаля забитый пеной и раздираемый удилами рот, лошадь остановилась в трех шагах от двухэтажного деревянного строения, которое можно было назвать чем угодно, только не баней.

Роман спрыгнул на землю. Воистину это было невероятное сооружение: выстроенное на самом берегу крутояровской реки из массивных сосновых бревен, своим первым этажом оно напоминала обычную избу с двумя маленькими окнами и просторным резным крыльцом; второй этаж больше походил на сторожевую башню времен крещения Руси или на колокольню раскольничьего скита. Эта башня-колокольня исполняла роль трубы и коптильни, поэтому была вся черная, и, если приглядеться, сквозь перила и переборки можно было различить в ней индюшьи тушки или рыбины, подвешенные для копчения.

Баня строилась лет пятнадцать тому назад по идее и архитектурным разработкам Красновского, но на средства о. Агафона. Прямо за баней открывалась купальня, то есть попросту плавный ступенчатый спуск в воду с большим дубовым столом по правую руку, позволявшим пить чай, стоя по грудь в воде. Едва прибывшие слезли с брички, как в дверь бани высунулась белая голова Тимошки, - пятидесятилетнего бобыля, работающего у о. Агафона на подхвате.

- Ты топил? - быстро спросил его Красновский, и не дождавшись утвердительного ответа, вытер рукавом вспотевший от езды лоб, - Слава Богу, что не бабы.

И тут же заторопил:

- Прошу, прошу, прошу! Пар костей не ломит, да долго не держится!

Он с ходу подхватил свою корзину и корзину Воспенниковых и ступил на крыльцо.

- Бабы, они ведь и это... - начал было Тимошка, но Красновский, не замечая его, пошел в дверь, так что тому пришлось резко посторониться.

Николай Иванович, Роман и Антон Петрович тоже прошли сквозь дверь и оказались в большом предбаннике.

- Располагайтесь, милостивые государи, прошу! - Красновский поставил корзины на скамью со спинкой.

- Так, так, - Антон Петрович снял панаму и повесил на разлапистые лосиные рога, грозно нависающие над скамьей. Другие рога, но поменьше, висели над другой скамейкой, на которую сразу опустился Красновский. Роман сел рядом с Красновским и стал расстегивать ворот рубашки.

За три года предбанник совершенно не изменился - те же рога, те же коврики, то же овальное треснутое зеркало. И тот же запах - неповторимый, невыразимый запах русской бани.

- Хорошо топил? Сколько охапок? Гарь выгнал? Выгнал гарь? - отрывисто спрашивал Красновский, сдирая с себя рубаху.

- Как же, как же, все как ни на есть... - начал было неподвижно стоящий в углу Тимошка, но новые вопросы и приказания горохом посыпались на него:

- А квас там? Из погреба? Самовар на реку поставил? Беги за батюшкой! Беги за батюшкой! Воды холодной хватит? Беги!

- Да все, все как надобно... я сичас... - Тимошка, неловко переступая босыми ногами, поспешил за дверь.

- Беги, беги, чтоб тотчас же, чтоб непременно... - бормотал Красновский.

- А здесь и не жарко, - заметил Николай Иванович, расстегивая брюки, - И в жару и в холод одинаково.

- Здесь не жарко, а там вам дадим жару! - засмеялся Красновский.