Роман

– Знаешь, мне немного страшно, – произнесла Татьяна.

– Отчего?

– Мне кажется, что это сон. Добрый, добрый сон. Я так давно хотела его увидеть, и вот теперь он пришел, и я… я боюсь, что он вдруг кончится, и я проснусь.

– Я тоже думал об этом, – Роман крепче обнял, прижался щекою к ее голове. – Нет, нет. Это не сон. Мы все живые, мы можем умереть, можем жить. Вот эта комната, этот милый мишка, этот лес – это все живое, и я верю, что это не сон. Хотя это так чудесно, что можно поверить, что все нам приснилось. Но я не верю.

– А я не хочу просыпаться.

Дверь открылась, и на пороге показался Куницын.

– Почему темно? Дети мои, где вы? – спросил он, входя.

Роман и Татьяна встали.

– Как вы можете без света? Сегодня надо много света, везде должен быть свет!

Он подошел к большой керосиновой лампе, висящей над потолком, и, чиркнув спичкой, зажег ее. Фитиль ярко загорелся, от белого плафона потек мягкий свет, осветивший Куницына.

Лесничий стоял в мундире полковника. Лицо его было торжественно, волосы и усы были гладко причесаны, в левой руке он сжимал белые перчатки. Подойдя к молодым, он коснулся ладонями их плеч.

– Дети мои! Сегодня – день вашей помолвки, день святой и славный. У меня никого нет ближе вас; нет, не было и не будет. Я хочу, чтобы мы отпраздновали этот день, это славное событие. Роман, честный мой, добрый Роман! Отныне я буду любить тебя, как сына. Во всем ты можешь положиться на меня, во всем! Я сейчас же пошлю за Антоном Петровичем и Лидией Константиновной, мы все будем радоваться вашему счастью. Все!

Голос его, бывший некогда тяжелым и жестким, теперь звучал мягко, порывисто и как-то по-стариковски трогательно.

– Танюша, дитя мое! – он обнял Татьяну и поцеловал лоб. – Понимаешь ли ты, что произошло сейчас?

– Да, папа, да! – радостно и тихо ответила Татьяна и, обняв его, прижалась к его груди.

– Как я рад за тебя, дитя мое, как рад, – повторял Куницын, гладя ее голову. – Я глупец. Я старый упрямый глупец. Прости меня. Но теперь я другой, я многое понял, многое. О дети мои, до старости жизнь учит нас, и слава Богу, слава Богу!

Голос его задрожал, и, чтобы не расплакаться, он, отстранившись от Татьяны, взмахнул перчаткой:

– Праздник! Сегодня праздник! Мы будем праздновать, все, все будут праздновать вашу радость!

Подбежав к двери, он распахнул ее и закричал:

– Поля! Гаша! Гаврила! Огня! Огня сюда! Все сюда!

И вскоре все ожило, задвигалось в доме лесничего, во всех комнатах стали зажигаться свечи и лампы, в гостиной сдвигалась в сторону мебель, спешно накрывался стол; Гаврила проворно закладывал коляску, чтобы немедля ехать за Воспенниковыми, Гаша и Поля, каких-нибудь десять минут назад собиравшиеся тихо отойти ко сну, носились по дому, исполняя волю своего хозяина.

А он, поскрипывая сапогами, держась, как подобает настоящему офицеру, ходил по залитым светом комнатам, отдавая властные приказы, в которых чувствовалась не столько воля, сколько радость и возбуждение.

– Сдвинуть все! Стол на середину! – командовал он. – Цветов, цветов во все вазы! Гаша! Еще канделябр на комод! Чтоб свет был везде! Больше свету! Как можно больше!

И вскоре гостиная наполнилась светом, цветами, а длинный стол – простыми сельскими яствами, распространившими вокруг пряный аромат.

– Поля! Неси водку мою лимонную! Давай наливки! Бочонок рома тащи из погреба, пунша подожжем! – выкрикивал Адам Ильич, прохаживаясь по гостиной. – Несите все, ничего не жаль!

И крепкотелые пухлорукие Поля с Гашей ничего не жалели, снуя челноками между кухней, погребом и гостиной. Роман и Татьяна стояли, взявшись за руки и радостно глядя на происходящее. Молодые лица их дышали любовью ко всему окружающему, а глаза сияли так, как уготовано им сиять лишь накануне свадьбы.

Вдруг в раскрытую дверь, ко всеобщему удивлению, шагнул Гаврила и, как всегда оробев, доложил, что Воспенниковы уже здесь.

Весть эта привела всех в еще большее удивление.

– Так скоро?! – радостно развел руками Адам Ильич.

Из сбивчивого бурчания Гаврилы стало ясно, что едва он отправился в Крутой Яр, как встретил экипаж Воспенниковых, ехавший к лесничему в поисках Романа, так внезапно исчезнувшего из дома о. Агафона. В экипаже находились тетушка, дядя и Красновский.

Через минуту все трое вошли в ярко освещенную, празднично убранную гостиную и остановились в изумлении.

– Здравствуйте, друзья моя! – взволнованно произнес Куницын, подходя к ним. – Здравствуйте и радуйтесь!

– Здравствуйте, – осторожно ответила тетушка, глядя на парадно одетого Куницына и машинально подавая ему руку.

– Мы, кажется, не вовремя, Адам Ильич? – пробормотал Антон Петрович, щурясь на свет.

– Вовремя! Как нельзя вовремя! – Куницын поцеловал тетушкину руку. – Как хорошо, что вы здесь! Сейчас вам предстоит многое, очень многое!

В этот момент дядюшка и тетушка одновременно заметили Романа и Татьяну, стоящих у стены и держащихся за руки. Красновский, с вожделением озиравший накрытый стол, тоже перевел взгляд на молодых.

– Рома… Танечка… – пролепетала тетушка и замерла, онемев.

Антон Петрович и Красновский молча переглянулись.