Роман

Все зашумели и потянулись к нему чокаться.

– Ну Рома, ну злодей! – забормотал Красновский, выбираясь из-за стола и направляясь к Роману, но Роман вдруг поднял руку, прося тишины. Все смолкли, слушая.

– Татьяна Александровна открыла мне новый мир, – заговорил Роман после небольшой паузы. – Это мир чудесный, неповторимый, именуемый любовью. Каждый открывает его только однажды. Мне он открылся недавно. Теперь я совсем другой, я не такой, как прежде. Я живу в этом мире, и живу не один. Со мной человек, открывший мне все это чудо…

Он замолчал и, повернувшись к Татьяне, посмотрел ей в глаза.

Она ответила взглядом преданности и любви.

Среди тишины Рукавитинов встал и произнес своим мягким негромким голосом:

– За здоровье Татьяны Александровны.

Все выпили.

Красновский же, стоящий с рюмкой в руке, подошел к Татьяне, склонившись, поцеловал ей руку и, подождав немного, сказал:

– Je vous souhaite tout le bonheur de l’amour.

И, торжественно выпрямившись, выпил. На некоторое время за столом умолкли разговоры и настал черед пряных яств лесного дома. Гости и хозяин с аппетитом принялись за еду.

И только для Романа и Татьяны ничего не существовало, кроме них самих. Глядя в глаза друг другу, они замерли.

– Милая, – еле слышно произнес Роман, накрывая своей рукой Татьянины пальцы.

Он хотел что-то сказать, но, поняв, что слова уже не так нужны им, улыбнулся.

– Скажи, скажи мне, – прошептала Татьяна. – Тогда, возле сада, ты знал, что все так случится? Знал?

– Знал, – прошептал Роман.

– А вчера? Вчера тоже знал?

– Знал.

– И… когда лежал у нас раненный?

– Тоже знал. Я всегда знал. С самого детства. Я ждал тебя, когда тебя еще не было.

Она посмотрела ему в глаза так, словно увидела впервые. Ее пальцы сжали его руку, и он впервые ощутил их молодую силу.

– Я люблю тебя, – произнесли его губы.

– Я жива тобой, – быстро ответили ее губы.

Ее пальцы снова сжали его руку.

Не отрываясь, Роман смотрел на нее. За столом же было шумно и радостно.

Антон Петрович встал и, знакомым жестом откинув седую прядь со лба, заговорил:

– Любезные мои соотечественники! То, что произошло сегодня, – для всех полнейшая неожиданность, поэтому мои слова могут показаться вам легкомысленными, а мое утверждение – фантастическим и бестактным. Тем не менее, без страха быть причисленным к числу фанфаронистых пустоплетов, я хочу заявить, что для меня сия помолвка вовсе не неожиданна и тем более – не случайна. Не случайна! Романа я знаю с его появления на свет Божий, Татьяну Александровну – всего-навсего год. Казалось бы, какие две абсолютно разные цифры – тридцать и один. Кого из них, рассудите сами, я должен знать лучше? Но вы ошибетесь, друзья мои! Мне достаточно было тех нескольких первых встреч с Танечкой, чтобы не только понять всю неповторимость ее чистой души, но и полюбить ее, полюбить, как родного мне человека. Я полюбил ее, как свою дочь, как чудный, чистый цветок! И я часто, очень часто думал вот о чем, друзья: наша беспокойная, суетливая жизнь куёт из нас лицемеров, заставляя подчас думать одно, говорить другое, а делать третье. Бог не дал нам с Лидочкой детей, но дал мне Романа, сына моего покойного шурина Алексея Воспенникова. Роман давно уже стал моим ребенком, нашим ребенком, и я был чрезвычайно рад этому. И вдруг ему пришлось потесниться: в мою стариковскую душу вошла Татьяна Александровна! И вошла так легко, так сердечно, как некогда вошел сам Роман! Я любовался Татьяной Александровной, я радовался ее добродетелям, я благодарил Бога, что в нашем медвежьем углу расцвел этот цветок, но!.. Но я и молчал, как подобает столичному лицемеру. Я молчал, не в силах побороть свое лицемерие и рассказать всем о еще одном ребенке, подаренном мне провидением. Внутри себя я рассуждал по-стариковски, полагая, что мое признание может вызвать недоумение, а кое-кого и попросту шокировать. И я молчал, как Симеон, никому не в силах открыть своей тайны. Но, уважаемые мои единомышленники, глубины нашего сознания таят в себе поразительное, чтобы преподнести нам невероятное. Два ребенка, живущие в моем сердце, чрезвычайно близкие и похожие друг на друга чертами своих чистых и добродетельных душ, постепенно убедили меня в необходимости их единения. Это произошло постепенно, но с такой силой, с таким взаимопритяжением, что вскоре вместо двух отдельных личностей я обрел в своем сердце сиамских близнецов!

Все засмеялись.