Роман

– Так неужели нам, детям культуры и просвещения, нам, любителям и поклонникам всяческих искусств, надо непременно ждать метели, чтобы оценить прелесть русского самовара?! Неужели только в условиях дорожного неудобства способны мы понять, что есть на самом деле русский самовар? Неужели, лишь оказавшись в сотне верст от родного угла, способны мы по-настоящему насладиться его прелестным свистом, чудными формами, ароматным дымком?! О люди русские! Доколе же нам, уподобившись тому столичному глупцу и краснобаю, склоняться в благоговении пред всякой европейской безделушкой и в упор не желать замечать наших отечественных пизанских башен? Так посмотрите же пред собой! Вот он стоит перед вами, чудесный снаряд, сотворенный руками и сердцем великого народа, вложившего в него свою душу, как вкладывал он ее в собор Василия Блаженного, в Китеж-град, в новгородские фрески! Так давайте же поклонимся еще одному русскому чуду – народной русской душе, воплощенной в металле, ибо нет на свете души более чистой, широкой и – народной!

Он сложил руки на груди крестом и величественно склонил голову. Все, за исключением молодых и Клюгина, встали и поклонились самовару.

– Да здравствует русский самовар! – провозгласил Антон Петрович, поднимая чашку с чаем, словно бокал с вином.

– Ура! Ура самовару и его певцу – Антону Петровичу Воспенникову! – поднял чашку Красновский.

– Ну, Антоша, я от тебя лет десять ничего подобного не слышала! – качала головой тетушка.

– За самовара-батюшку! – басил дьякон.

– Святую правду сказал, святую правду! – повторял о. Агафон, вытирая выступившие слезы. – Да и как сказал. Господи! Словно акафист читал!

– Антон Петрович, поздравляю! – Рукавитинов чокнулся своей чашкой с чашкой дядюшки. – Вы просто кладезь талантов!

– За самовар, за самовар, друзья! – не унимался дядюшка, чокаясь со всеми. – Выпьем сей чудный напиток во здравие меднопузого друга!

– За самовар, за самовар! – стали повторять все.

– За самовар! – с улыбкой произнес Роман, поднимая чашку. Татьяна подняла свою, и они чокнулись.

– Правда, мой дядя – чудо? – спросил ее Роман.

– Да, да! Они все чудесные! – восторженно заговорила она, отпив чаю. – Здесь все такое чудесное, такое доброе! И он. И ты! Муж мой!

Они смотрели в глаза друг другу.

– Антон Петрович! – говорил Красновский. – После твоей тирады я, во-первых, по праву тамады, присуждаю твоему тосту первый приз в виде этого чудесного торта, а во-вторых, слагаю с себя венец тамады!

Все засмеялись и зааплодировали, а Антон Петрович поклонился.

– Друзья, а не пора ли нам зажечь свечи? – спросила Красновская.

– И то верно! – встрепенулся дядюшка и крикнул. – Огня! Огня сюда!

Роман, Татьяна, да и многие сидящие за столом, только сейчас заметили, что вслед за давно уж закатившимся солнцем спустились теплые июльские сумерки.

– Неужели вечер? – изумленно спросила Татьяна. – Так быстро?

– Да, Татьяна Александровна, это вечер! – заметил Рукавитинов, озабоченно глядя на часы. – Еще час, и стемнеет, а у меня еще многое не готово…

Он встал.

– Прошу прощения, Татьяна Александровна и Роман Алексеевич, друзья, я должен вас ненадолго покинуть.

– Николай Иванович, куда вы? – забеспокоились все.

– Секрет, секрет! – улыбался Рукавитинов.

– А я догадалась! – воскликнула Красновская.

– И я! – сказала тетушка.

– Ну, а я и подавно! – засмеялась попадья.

– Небось шутихи пускать? – мямлил Клюгин, громко прихлебывая чай. – Видали уж не раз…

– Андрей Викторович, помалкивай, брат! – погрозил ему дядюшка. – Сюрприз есть сюрприз!

– Андрей Викторович, вместо того чтобы дезавуировать сюрпризы, помогли бы мне лучше, – Рукавитинов сошел с террасы на землю, – а то мои помощники в этом деле весьма и весьма беспомощны.

– Ну, отчего ж не помочь, – равнодушно хмыкнул Клюгин, с трудом вставая. – Ради такого дня я на все готов…

– Отлично. Жду вас вон у того дуба.

Клюгин, пошатываясь, отошел от стола, но вдруг нетвердым шагом приблизился к молодым, наклонился и прошептал:

– А самоварчик-то англичане изобрели!

И, усмехнувшись своей желчной, тяжелой усмешкой, двинулся за Рукавитиновым.

– Он похож на ворона, – произнесла Татьяна, следя за неверными движениями сутулой клюгинской фигуры. – На подраненного ворона.

– Я его люблю, – сказал Роман. – Даже больше других.

– Да. Я тоже начинаю его любить… – она повернулась к Роману.

– Чай, чай, друзья! – гремел дядюшка. – Татьяна Александровна, Адам Ильич! Чай пить надобно горячим!

– Я уж и так отведал, – улыбался Куницын. – Как все у вас славно!

– Чай пить – не дрова рубить! – смеялся Красновский.

– Чай не пьешь – откуда силы возьмешь? – вторила ему тетушка.

– Чай-чаек хмель-хмелек выгоняет! – хихикал Федор Христофорович, наливая чай в блюдце.

– Чай – заварочкой силен! – качала головой попадья.

– Как почаевничаешь – так и попляшешь! – басил дьякон.

– Не то, не то, друзья! – заговорил Антон Петрович. – Чай пей, да дело разумей!

– Отлично! – Красновский с наслаждением прихлебывал из чашки.

Меж тем парни в кумачовых рубахах зажгли лампу и два шандала.

– Неужели уж день прошел? – недоумевала Татьяна.

– Наш первый день. Первый.