Роман без «Алкоголя»

Я снова тут, на исчезнувшей для меня Савёле, ищу затейливый подарочек для моей ненаглядной панкушки в своём «секретном магазинчике подарков». Расстраивает и отвлекает от щедро вмазанной дозы ностальгии только одно – зачем нужно было совершать эту решительную глупость, две чашки кофе и, что называется, «на дорожку». Нет, это последнее дело – пытаться предаться сладким воспоминаниям, преодолевая муки давления излишней жидкости в организме самого смешного существа во Вселенной – человечка.

Бегу, стремлюсь и попадаю. К шапочному разбору знаменитого на весь Савёловский рынок бесплатного сортирчика в суетном официальном торговом центре. Часы уборки. Ну, мне всегда беспредельно везло в этой нелепой жизни, так почему же сейчас что-то должно пойти сугубо по-другому?

Рядом со мною, нервно переминаясь, примостились два «джигита», или как их ещё охарактеризовать, мне не ведомо. В разновидностях южных, азиатских и прочих «горячих» кровей я не силён. По обыкновению, один из них, невысокий, пугающе коренастый (явно занимался борьбой в родимой школе), с переломанными и прижатыми к массивному черепу ушами. Второй же, словно в классической цирковой паре – жилистый, тощий, длинный, с вытянутым серым лицом. А чуть поодаль бесстрастно ожидает своей туалетной очереди явный русский работяга в годах – седой, сухопарый, с седыми же, как у почтальона Печкина, усами, чуть окрашенными никотиновой желтизной, проваленными щеками киношного пролетария, да лукавыми, с прищуром глазами.

Маленький «горец» по природе своей был явно дюже агрессивен, а посему я старался наблюдать «сатирическое действо» украдкой и «в полглаза». Несмотря на свой определённо буйный нрав, «суровый борец» даже позабыл про обязанность злобно зыркать в сторону меня – волосатого белого, которого в хорошем раскладе он свирепо характеризовал бы: «А, б…я, пидарас валасатый, паубивал бы нах…й!». Он периодически подскакивал к прочно запертой двери камеры спасения, остервенело стучал по ней кулачищем и вопил в третьей октаве: «Аткрывайте уже, а?! Пачему не аткрывайте?!». «Пачму не аткрывай?!» – затравленно обращался он теперь уже к прячущим глаза окружающим. На попытки растолковать сельскому иностранцу, что, мол, «уборка, через пятнадцать минут откроют», попавший в беду иноземец лишь непонимающе лопотал: «Какой уборка? Какой уборка?! Пачму не аткрывай?».

Длинный соплеменник же его был то ли намного терпеливее, то ли природная нужда его была не так велика, неясно, но всё это время он стоически-самурайски молчал, и лишь узкое лицо его бледнело с каждой минутой, а на верхней губе выступила предательская испарина.

Злобный «абрек», потеряв (а может, и не имевши никогда) все правила элементарного приличия в обществе, хватался смуглой ручищей абсолютно за все непристойные места человеческих испр. Короче, за все места. И «спереду», что называется, и «сзаду». Становилось просто нестерпимо смешно. «Ай, мама, вах, не могу больше терпеть!» – периодически голосил он по-бабьи высоким, потешным голосишком. Хотелось ему, по всей вероятности, одновременно всего и сразу. И страшно сильно. «Ну смотался бы, в конце концов, до кустиков, дитя южных местечек, раз так прижало, что ж ты, как ребёнок-то, в самом деле? – пронеслось у меня в весёлой башке. Просыпалась даже некоторая общечеловеческая жалость к этому горному недотёпе.

Жалость начала просыпаться не только у меня. Седоусый работяга Печкин принялся мягко его усовещивать, да успокаивать: «Ну, терпи, джигит, терпи! Ты ж мужик! Я тоже бывает с морозу.». Но наш отчаявшийся «джигит и мужик» уже ничего не слышал и не соображал напрочь.

Тут на его, да и наше счастье беспощадная дверь распахнулась! И из неё стайкой юркнули маленькие азиаточки, вперив глаза в пол, страшась расправы от толпы измученных донельзя мужиков, но, однако, и не собираясь лишать себя ни секундочки законного отдыха, что оставался от досрочной пятнадцатиминутной очистки «савёловских авгиевых конюшен».

Чуть было не опозоренный абрек, жутко замычав от счастья, ринулся было за вырвавшимся вперёд длинным горцем к волшебному спасению, как. В кармане его необъятных штанов зазвонил мобильный. Страшно завыв от досады, он выхватил телефон, и на перекошенном лице его мгновенно отпечаталась крайняя степень отчаяния – звонила, вах, родня. Не взять трубу он не мог, не имел права, таковы уж суровые законы гор, родства и прочие южные странности. Хоть обделайся, отважный джигит, но с далёкой роднёй душевнейше переговори!