Роман без героя

Он встал из-за стола – большой, красивый человек в безупречных дорогих тряпках «от кутюр».

– Знаю, что Павел Фокич тебе по-дружески презентовал записки своего сумасшедшего отца… Помнишь, мы всё к окнам старика бегали, смотреть, как он «роман века» строчит под лампой с зеленым абажуром?

– Не помню, – соврал я.

– А что записки старого доктора получил – это ты понишь?

– «Бурдовую тетрадь», что ли? – пожал я плечами.

– Бурдовую или еще какую – это детали. Главное, есть этот бред сумасшедшего у тебя или нет?

Я помолчал, подумал и сказал:

– Есть. Для меня, историка Слободы, это бесценный документ.

Я глазами показал на документы, наваленные стопками на столе главы.

– Это пасквиль, а не документ…

Я нацепил очки, которыми пользуюсь только для чтения, и заглянул ему в глаза:

– А откуда вы, Степан Григорьевич, знаете, что там написано, в «Записках мёртвого пса»?..

Он подошел ко мне вплотную, будто хотел выстрелить в упор.

– Догадываюсь… И у меня есть к тебе предложение.

– Я не барышня, чтобы мне делать предложения…

– Не юродствуй, клоун!

Он отошел к окну, зачем-то опустил жалюзи.

Степан замер, не оборачиваясь ко мне, сказал:

– Знаешь, мне еще в школе было интересно, что там этот старый пердун в своей тетрадке марает…

– В высшей степени интересные вещи…

– И что же – там, по-твоему, правда?

– Евангелие врать не может.

– Евангелие?

– «Евангелие от Фоки»… Он отслеживал нашу слободскую жизнь, описывал наш позор и наши победы, размышлял, давал как врач какие-то рецепты, делал попытки писать как настоящий писатель…

– О чем?

– О прошлом, а значит, и будущем.

– Ах, мать твою!

Он стал подбрасывать и ловить коробок спичек, подбрасывать и ловить. Я невольно следил за полетом коробочка. Последний раз не поймал.

– Я так понимаю: про тебя и про меня там ничего нет. Мы тогда детьми были…

– Бедный Йорик! Кости его давно истлели, а тетрадка сумасшедшего пса, значит, все еще делает свое злое дело…

Он нагнулся ко мне через стол. Сказал шепотом:

– Ты мне передай эту бредятину. Уж больно любопытно познакомиться, знаешь ли.

Я помолчал, оценивая ситуацию.

– Не могу, – развел я руками. – Пока не напишу роман, не могу вам передать даже ксерокопии оного документа, уважаемый Степан Григорьевич.

– Даже так?

– Увы… Тайна следствия. Точнее – писательского расследования.

– Ага… – он прижег новую сигарету. – Я тебя должен огорчить, Иосиф Климович. В редакции некогда вверенной тебе газеты работает ревизия из областного центра. Уже нашла «отдельные недостатки».

Он многозначительно посмотрел на меня.

– Расход бензина на твою машину аж в пять раз превышал потребляемое количество… То есть перерасход – тысяч в двести. Так что дело, господин бывший, пахнет керосином… Ревизия передаст материалы следователям, те в суд. И да здравствует наш самый гуманный суд в мире.

– Знаете, Степан Григорьевич, что мне в вас нравится?

– Просветите, господин писатель.

– Изящный вы человек. Гибкий руководитель. Как это у вас получается? Без принужденья в разговоре коснуться до всего слегка…

– Так разве зря меня народ на пост главы избрал?

– Народ? – удивился я.

– А кто же? Ты ведь первым за меня голосовал. Без тоски и думы роковой. Ведь так?

Я промолчал. Тут с Карагодиным не поспоришь.

Он взял меня за пуговицу на пиджаке, притянул к себе. Я почувствовал неприятный запах его гниющих зубов. Паша уверял, что так же пахнут и их души. Только мы этого не чуем.

– Ну, я пошел писать дальше…

– Иди.

– А не боитесь?

Он отвалился на спинку руководящего кресла, ощерился:

– А чего мне, Захар, бояться-то? Пока мы в этом кресле, ты будешь писать и читать ту историю, которую будет нам угодна. Понял, Пимен?

Когда я уже взялся за ручку двери, то услышал в спину:

– Передумаешь с записками сумасшедшего, заходи, приноси… Гостем будешь. Ты же знаешь, никак не могу найти подходящую кандидатуру на место ушедшего из жизни нашего незабвенного директора – Тараса Ефремовича. Подумай над жизнью своей, Захар. Иногда это очень полезно. Пока не становится поздно и проблема отпадает сама собой.

Мне стало страшно по-настоящему.

О ФАЛЬШЕ И ДОНОСИТЕЛЬСТВЕ

ИЗ «ЗАПИСОК МЕРТВОГО ПСА»

2 мая 1931г. Красная Слобода. 2 часа ночи.

«О жителях Красной Слободы можно сказать, что все они опьянены своим рабством. Даже их христианское смирение, их молчание – это молчание рабов. Но если люди молчат, то за них говорят камни. И говорят плачевным голосом.