Роман без названия

— А куда это годится продавать свою жалость и братскую помощь? — спросил возмущенный вконец юноша. — Вы мне ставите условия, но я не могу их принять.

— Как? Ради меня ты не можешь с евреем расстаться?

— Пан Адам! — чувствуя на глазах слезы, проговорил студент. — Когда во всем мире не было никого, кто бы дал мне хоть каплю воды, я там нашел жалость, сочувствие, радушие, — как в евангельской притче, самаритянин перевязал мои раны, и я умоляю вас, разрешите мне идти моим трудовым путем.

— Ах, сумасброд! — со вздохом сказал себе пан Адам, глядя вслед удалявшемуся Станиславу. — Характеру не занимать, и как жаль, что он такой безумец!

В тот же день, когда они сидели втроем — он, жена и дочь — в гостиной дома, снятого на Великой улице, пан Адам, которому весь день не давал покоя утренний разговор, не мог сдержаться и рассказал о нем, жалуясь на Стася. В устах пана Адама речи юноши наверняка звучали по-другому и не так сильно — дядюшке, естественно, хотелось представить свою роль более выигрышной, для чего надо было ослабить роль противника, — однако и сама супруга его и Аделька, обе почувствовали, сколько порядочности, благородной гордости у бедного юноши, пусть и строптивого, но с возвышенною душой. Правда, светские привычки, злосчастная благовоспитанность, от которой уста немеют, не позволили им выразить вслух свои мысли. Супруга пана Адама, после некоторого раздумья, даже представила себе все в ином свете и из чувствительной женщины, какой была в первые минуты мужнина рассказа, снова стала надменной знатной дамой и с этой позиции осудила Станислава. Аделька же, по молодости лет, не сумела скрыть своих чувств, тихо вздохнула, смутилась — ей стало жаль беднягу!

После этого вздоха, после уделенной ему крупицы жалости, ей показалось, что она уже очень много для него сделала! Ведь он был от нее так далек, стоял так низко, что она от души смеялась над подаренной ему когда-то незабудкой, ничуть не интересуясь, что стало с цветком-близнецом.

— Похудел он, осунулся, кашляет, похоже, чахотка у него начинается, — говорил пан Адам. — Сердечно его жаль, но помочь невозможно, бес поэзии его попутал. Такой заносчивый стал, не подступись, из послушного мальчика превратился в дерзкого юнца.

— Признайся все же, отец, — негромко заметила Аделя, что в его поведении немало благородства, мне это нравится!

— Потому что вам, женщинам, даже самым холодным, всегда нравятся люди немного сумасшедшие, — пошутил пан Адам. — Я, кстати, подозреваю, что Аделька в детстве поглядывала на кузена с нежностью.

— Вечно ты возводишь на меня напраслину, отец, — слегка краснея и смущенно улыбаясь, возразила Аделя. — Который же мой возлюбленный это будет по твоим подсчетам?

— Если по порядку, пожалуй что первый, — весело ответил пан Адам. — Но ты не беспокойся, князю Яну я не расскажу!

Аделя передернула плечами и, отвернувшись, начала ворошить уголь в камине.

— Что бы там ни было, — прошептала она еле слышно, — я была бы рада увидеть его настоящим поэтом — я же никогда поэта не видела!

Мать расхохоталась.

— Не огорчайся, дорогая, в Париже мы увидим Виктора Гюго, Ламартина, Сумэ [66], Альфреда де Виньи — куда до них нашим провинциалам.

— Хотя бы он по-французски писал! — воскликнул пан Адам. — А тег, сами посудите, какое может быть будущее в нашем краю у писателя и поэта, пишущего на нашем языке? Облекать мысли и чувства в красивые слова для прихожих, для лакеев, экономов, арендаторов — да кто у нас читает по-польски? Неслыханное дело, впасть в такое ослепление и добровольно забраться в жалкую дыру!

С этими словами пан Адам вздохнул, и возле камина как будто тоже послышался вздох.

Стараниями Павла Щербы удалось наконец кое-что подыскать для Станислава, чтобы облегчить его положение, — небогатая вдова предлагала квартиру и стол за занятия с сыном, и вдобавок нашелся урок в другом месте, это были бы деньги на прочие расходы. Заботливый друг вместе с паном Ипполитом немало доставил труда и голове своей и ногам, пока раздобыл это место репетитора на Лоточке да платный урок в другом конце города; радуясь, что несет Стасю немного свободы и мало-мальский достаток, примчался он в дом Давида Бялостоцкого. Станислав что-то черкал в своих бумагах, когда Щерба, схватив его за обе руки и радостно улыбаясь, воскликнул:

— Ну вот наконец-то ты сможешь оставить этот противный чердак — карабкаясь сюда, я уже ноги себе повывыхивал! Есть для тебя превосходная кондиция, хотя у людей небогатых. Я ее нашел, но надо сейчас же там условиться, чтобы кто-нибудь у нас из-под носа не перехватил, а пан Ипполит еще и платный урок предлагает. Заработков с этих двух мест тебе хватит на вполне сносную жизнь.

Как же изумился Щерба, увидев на лице друга не радость, а глубокую грусть, — не говоря ни слова, Стась бросился на постель ничком.