Роман-газета для юношества, 1989, №3-4

Мне не было четырех, когда началась война. Первую блокадную зиму мы с мамой прожили в Ленинграде. В феврале сорок второго мама вывезла меня по Ладоге из города. Через месяц мы добрались до Тбилиси. Мама тяжело заболела. Помню, как меня в последний раз привели в больницу. Я стояла на пороге белой палаты, а у огромного окна на белой кровати лежала смертельно больная мама. Она была так слаба, что не могла говорить. Ее рука еле поднялась — мама попрощалась со мной. Ей было 36 лет. Мне 7. Я осталась в семье маминой сестры.

Через три месяца после смерти мамы кончилась война. День Победы я не запомнила — сколько лет пытаюсь вытащить из памяти слово или звук, смех или песню, краски или слезы. Не получается.

Сын мой родился через 23 года после Победы. И чтоб знал он ее в лицо, чтоб помнил, каждую весну, 9 Мая, мы приходим с ним к Большому театру, в Измайлово или в Парк культуры и отдыха имени Горького. Уже у метро мы вливаемся в толпу, спускаемся вниз по Садовому, а навстречу, по Крымскому мосту, перекрывая движение, течет бесконечный, многотысячный людской поток.

Зачем спешат сюда люди? Зачем приходят семьями, с детьми, с внуками и правнуками? Что движет молодыми? Вон их сколько! Не стыдятся слов, не стесняются слез, только щелкают и щелкают затворами фотоаппаратов и до вечерних огней танцуют под аккордеон фокстроты и вальсы в тесном кругу немолодых, уставших людей. Тихо звенят ордена и медали, и глухо постукивает об асфальт деревянный костыль старого солдата.

«Может, я и тебя, дочка, вез в ту зиму по Ладоге?»

И эту немолодую женщину, и меня, и нас, и детей, что сидят на плечах отцов возле стола с табличкой «Ленинградский фронт», и моего будущего сына везли, спасали, защищали поседевшие люди, перед которыми мы так и останемся в неоплатном долгу.

Что приводит нас сюда? Память? Долг перед павшими? Долг перед живыми? Или непреодолимое желание, пусть молча, исповедаться перед ними, освободить, очистить душу от скверны?

Мы идем вдоль набережной. Здесь «выстроились» фронты, армии, дивизии, полки. Наша с сыном армия — тридцать первая. В ее 352-й стрелковой дивизии воевал Борис Розин, наш старый, верный друг. Комсорг полка, он ушел на фронт, как уходило поколение, родившееся в двадцатых. Из парка мы отправляемся к нему на Фестивальную улицу, куда 9 Мая по традиции приходят и приезжают однополчане — Голицыны, Зилов, Меликсетян… Память, память…

Когда сыну исполнилось пять лет, я повезла его в Ленинград, на Выборгскую сторону, к дому, в котором родилась. И еще в Лицей, на Мойку, на Черную речку. А в первые дни октября мы поехали в Михайловское. Каждое утро под мелким моросящим дождем мы проходили мимо пушкиногорских старух, у ног которых рядком стояли ведра с антоновскими яблоками, и поднимались по белой крутой лестнице в Святогорский монастырь. Поднимались к Пушкину.

Летом 1976 года мы отважились на необыкновенное путешествие. Маршрут наш начинался в Шушенском. Мы посмотрели Саяно-Шушенскую ГЭС, отдыхали на Чулыме и по дороге Абакан — Тайшет приехали в Иркутск.

…В полдень мы входили в Дом-музей декабристов, дом Сергея Петровича Трубецкого, а следующим утром с букетом ромашек я поехала в Знаменский монастырь. На могиле княгини Трубецкой лежали свежие цветы.

Во второй половине дня мы уже были в Урике. В этой слободе 150 лет тому назад жили на поселении декабристы Волконский, Лунин, Вольф, братья Муравьевы. Никита Муравьев так и остался здесь под высоким небом, и ухоженную могилу его мы легко нашли в центре села у старой, полуразвалившейся церкви.

Я где-то читала, что в летнее время ссыльные декабристы из близлежащих сел съезжались в деревушку Усть-Куду, что на берегу Ангары. Неподалеку от нее находилось местечко под названием Камчатник, где до сих пор сохранились акации, посаженные декабристами. А под акациями стояли каменные скамейки, выдолбленные в скале Сергеем Волконским.

Мы не знали, сколько километров от Урика до Камчатника. Погода портилась, небо потемнело, подул сильный ветер, светлое пшеничное поле ходило волнами, где-то недалеко уже гремел гром. И все-таки мы пошли.

Когда на белую дорогу упали первые крупные капли дождя, я взяла сына за руку, и мы побежали. Дождь догнал нас, вымочил до нитки, а мы прыгали и пели: «Дождик, дождик, перестань!» «Дождик, дождик, перестань!» Дождь и в самом деле стал ослабевать и скоро перестал вовсе. Ветер разогнал тучи, выглянуло солнце, и из-за Ангары через поля, через леса перекинулась к нам гигантская радуга.

Маленькие и мокрые стояли мы посередине земли и слушали тишину…

И вдруг до нашего слуха донеслось урчание мотора. Похоже, по дороге ехала машина. И действительно, из-за поворота вскоре показалось… такси. В это трудно было поверить.

Но через минуту мы уже втискивались на заднее сиденье обычно просторной, а сейчас такой тесной машины — деревенские женщины возвращались с рынка из Иркутска домой, в Усть-Куду. Такси притормозило в центре села. Теперь до Камчатника было рукой подать.