Роман-газета для юношества, 1989, №3-4

Было пустынно, тихо. Ветер раскачивал неяркий фонарь, и желтые блики света падали то на пирс, заваленный ящиками, то на высокий черный борт грузового судна «Шпицберген». На его борту был нарисован красный квадрат с громадными белыми буквами.

Таясь за ящиками, мальчишки подошли к самому борту корабля.

— Хорош? — спросил Жека.

— Вполне, — сказал Володя. — А зачем этот квадрат?

— В Атлантике идет морская война… — пояснил Жека. — Англичане топят немцев, немцы — англичан. Этот знак, чтоб было известно, кому принадлежит судно.

— Ночью могут не увидеть.

— Ночью борт освещается прожектором. — Жека выглянул из-за ящиков: вахтенный отошел от трапа, с кем-то разговаривал на палубе. Жека потянул Володю за рукав, выскользнул из-за ящиков и, легко перепрыгнув через леера, оказался на судне. Володя — следом. Пригибаясь, прошли на корму. Жека присел, что-то быстро отвинтил, потянул, и Володя увидел черную горловину люка. Осторожно откинув крышку, Жека полез внутрь, показал Володе рукой: за мной! Володя взялся за холодный железный край, нащупал ногами скобы трапа. Вспыхнул огонек карманного фонарика, Жека уже стоял на железной заваленной брезентами и ящиками палубе трюма. Подал руку, потом поднялся по трапу и осторожно закрыл люк. Спрыгнул, осветил себе путь, направился в угол трюма. И вдруг исчез. Володя сунулся за ним, нащупал в темноте углы ящиков, железную бочку. Услышал рядом смех Жеки и почувствовал, как он его тянет к себе. Вновь загорелся фонарик, и Володя увидел, что Жека сидит на груде мешков в каком-то закутке, прикрытом сверху брезентом.

— Сила! — восторженно прошептал Володя.

— Я уже тут раз пять был, — сказал Жека. — В этом маленьком кормовом трюме — кладовка боцмана. Краски, гвозди, брезенты. Я кое-что принес. Вот тут сухари и сахар. Пресная вода. Дня на четыре хватит.

— А дальше?

— А потом мы выйдем из трюма. В это время пароход уже будет в Ла-Манше. Не повернут же из-за нас обратно! — Жека помолчал и продолжил: — Рейс в Южную Америку. Выход через месяц-полтора, сейчас идут кое-какие ремонтные работы в машине. Капитан — друг моего отца, меня на пароход пропускают как своего… Вот я и отыскал этот трюм. Айда назад…

Выбрались так же удачно. Прошли мимо парохода, постояли немного, понаблюдали: вахтенный укутался в шубу, он курил и прятался от ветра за выступом ходовой рубки.

…Итак, решено. Володя ходил взад-вперед по комнате, останавливался возле аквариума с вуалехвостками, но видел не маленьких пучеглазых рыбок, а черные треугольники акульих плавников, вспарывающих синюю поверхность океана. В море, в море!.. Жека прав: нечего ждать! Пока юн, пока полон энергии — путь твой в море, в океан. Как хочется увидеть, какая же ты из себя, Земля? И они побывают в джунглях Южной Америки и увидят диковинных птиц и зверей, и индейцев, и… А Нине он будет посылать письма с яркими марками; он найдет для нее на далеком тропическом берегу громадную красивую раковину. «Я привез с собой шум океана, — скажет он ей, — послушай раковину…»

Пришли из театра родители.

— Пап, вечер у нас будет в школе, — сказал Володя. — Зоя, наша пионервожатая, просила тебя прийти, рассказать о событиях в Европе… А потом будет пьеса по Джеку Лондону… — Отец, все так же улыбаясь, кивнул. И Володя продолжил: — Я — Мейсон, а Нина — Руфь.

— Нина? Кто такая? — спросила мама.

— Новенькая, — пробормотал Володя и торопливо добавил: — А Жорику поручили изображать лай собак. За сценой! Он ходит в Собачий переулок и изучает собак. Лает уже, как настоящий пес.

…Перед сном Володя читал Устав комсомола. Скоро самых лучших будут принимать. «Может, в это время мы с Жекой уже будем в море, — подумал Володя и сунул Устав под подушку, — Ничего. Дадим радиограмму с моря: просим считать нас комсомольцами…»

4

— Давай. Только пла-авненько, — сказал вагонеточник.

— Покатили. — Герка слегка потянул рычаг на себя. Вагонетка стронулась с места. «У-уу-у…» — туго запели колеса, и черный зев тоннеля поглотил их.

— Больше рычаг на себя! — приказал вагонеточник.

— Есть больше на себя! — заорал Герка.

Вагонетка с ревом вынырнула из тоннеля и ринулась в крутую гору. Выше, выше, выше! Теплый ветер бил в лицо. Деревья, здание Стеклянного театра, другие помещения Госнардома и похожая на вершину горы крыша театра имени Ленинского комсомола все уходило, как бы уплывало вниз, а они все карабкались и карабкались в высокое весеннее небо. Тоннель. Грохочущая темнота. Светлое пятно впереди. Рев. Вой.

— Подтормаживай! — крикнул вагонеточник. — Плавнее…

Ярко сияла игла Петропавловки. Густо синела вода Невы. Казалось, что вот сейчас, на этом крутом вираже вагонетка соскользнет с рельсов и полетит над Невой.

Какая бешеная скорость. Какое блаженство — мчаться вот так. Крутой обрыв. Падение вниз. Вот-вот сердце оборвется… И снова тоннель, и теплый тугой ветер в лицо и грудь, и опять бросок вверх — к небу, к солнцу, а потом — вниз!

— Приехали, — сказал вагонеточник и хлопнул Герку по плечу. — Ну, что молчишь? Поздравляю: экзамен выдержал.