Роман императрицы, Екатерина II

Она давала таким образом понять, что не станет платить долгов сына; сверх того относительно умеренного содержания, которое было назначено ему, он и его кредиторы ни на что больше не смели рассчитывать. И она сдержала слово. К концу 1786 года у молодого Бобринского было уже несколько миллионов долгу в Париже, не говоря о его кредиторах в Лондоне, от которых ему удалось бежать. Между прочим он подписал вексель в 1.400.000 ливров на имя маркиза Феррьера. Екатерина все не принимала никаких мер, чтобы остановить безумства молодого человека. Но тут она решилась: она выписала его в Россию и поместила в Ревель под строгий надзор. Но при этом она не выказала ни малейшего желания видеть его и узнать его ближе. Только бы он оставил ее в покое, не требовал у нее денег и не заставлял говорить о себе: вот все, что ей от него было нужно.

Это безусловно цинично. Но неужели же голос материнства молчал в бесчувственном сердце Екатерины? Отрицать это трудно. Но так же нелегко утверждать это. Если она была холодна к своим сыновьям, то зато как нежно она любила внуков. С 1779 года ей каждый день в половине одиннадцатого приводили маленького Александра. "Я вам уже говорила и опять повторяю, - писала она Гримму: - что я без ума от этого мальчугана... Мы ежедневно делаем с ним новые открытия, т.е. из каждой игрушки устраиваем десять или двенадцать новых и стараемся перещеголять друг друга в изобретательности... После обеда мой мальчуган приходит ко мне опять, когда пожелает, и проводит у меня в комнате часа три-четыре". В том же году она стала учить азбуке великого князя Александра, "хотя он еще не умеет говорить, и ему только полтора года". Она заботилась также и об его костюмах: "Вот как он одет с шестого месяца своей жизни, - писала она Гримму, посылая ему образец детского платьица, скроенного по ее указаниям. - Все это сшито вместе, одевается сразу и застегивается сзади четырьмя или пятью маленькими крючками... Здесь нет никаких завязок, и ребенок не подозревает даже, что его одевают: ему просовывают незаметно руки и ноги в это платье, вот и все; это гениальное изобретение с моей стороны. Шведский король и принц Прусский просили и получили от меня образец костюма великого князя Александра". Затем идут неизбежные рассказы, которые можно найти в письмах всех матерей: в них повествуется изо дня в день о всех проделках маленького чуда, свидетельствующих об его уме, необыкновенном для его возраста. Однажды, когда гениальный ребенок был болен и дрожал от лихорадки, Екатерина нашла его в дверях своей спальни, закутанного в длинный плащ. Она спросила его, что это означает. "Я часовой, замерзающий от холода", - ответил Александр. Другой раз он стал приставать к горничной императрицы, прося, чтобы она сказала ему, на кого он похож. - На вашу мать, - ответила ему камер-юнгфера: - у вас все ее черты, нос, рот. - Нет, не то, - сказал Александр; - а на кого я похож характером? - Ну, этим вы скорей похожи на бабушку. - В ответ на это маленький великий князь бросился на шею к старой деве и стал горячо ее целовать. "Вот это я и хотел, чтобы ты мне сказала!"

Этот последний анекдот отчетливо показывает взаимное положение Павла и Екатерины по отношению к его детям, которыми всецело завладела властная императрица. Приведем еще один отрывок из письма Екатерины к Гримму, где речь опять идет об обожаемом ею ребенке: "По-моему, из него выйдет превосходнейший человек, если только lа secondaterie не замедлит мне его успехи". Secondat, secondaterie - это были своеобразные выражения, под которыми Екатерина разумела сына и невестку, а также взгляды на воспитание и политику, господствовавшие в Павловске и совершенно противоположные ее собственным воззрениям, по крайней мере в то время, так как прозвище Павла и его жены было, очевидно, заимствовано ею у барона "Secondat" Монтескье.

Маленький Константин не пользовался вначале благоволением бабушки в равной степени с братом. Екатерина находила, что он слишком хрупок и тщедушен, чтобы быть внуком императрицы. "Что касается второго, - писала она после восторженных похвал Александру: - то я не дала бы за него десяти копеек; возможно, что я очень ошибаюсь, но думаю, что он не жилец на свете". Но вскоре и младший внук завоевал сердце Екатерины. Он вырос, окреп; в это время на южном горизонте России в воображении императрицы стала рисоваться Византийская империя, и вместе с этими мечтами в ней проснулась нежность к ребенку, вскормленному гречанкой Еленой.