Роман межгорья

— Пожалуйста! Вам хотелось поговорить с нашими женщинами. Я предоставляю вам такую возможность, надеясь, что об этом никто не будет знать. Пожалуйста, заходите… — еще раз повторил он, давая дорогу Лодыженко.

На коврах сидели три женщины с открытыми лицами, испуганно глядевшие на Семена. Самая старшая из них, как показалось Семену, враждебно посмотрев на него, тотчас отвернулась и поднялась с ковра. Лодыженко ощутил, что своим присутствием он оскорбил ее. Инстинктивно, будто прося у нее прощения, он перевел взгляд на других женщин.

— Юсуп-бай! Я должна заняться хозяйством, — сказала пожилая женщина так, точно она всю жизнь прожила в подземелье и только сейчас впервые услыхала свой голос.

— Хо-ош! — ответил Юсуп и обернулся к Лодыженко. Он заметил на лице своего гостя выражение не то страха, не то удивления, но так же спокойно и приветливо, как и раньше, представил:

— Моя дочь — Назира-хон, две жены…

Лодыженко скорее почувствовал, чем понял, какая из двух оставшихся женщин дочь и какая — жена; самая старшая из женщин, которая, по всей вероятности, была матерью девушки, сторонясь Лодыженко, уже вышла из ичкари.

К Лодыженко подошла девушка лет пятнадцати — в этом краю она могла считаться совсем взрослой женщиной, — и не успел он молвить ей слово или сделать движение, как она своим пальцем поставила на его лбу точку из священного ила Сыр-Дарьй. Это было выражением самого глубокого почтения к гостю.

А потом она улыбнулась. Улыбнулась чистосердечно, не сдерживая себя, открыв белоснежный ряд мелких девичьих зубов. Затем, будто завершив шутку, она наклонила голову и исподлобья наблюдала, какое произвела впечатление на молодого человека.

Лодыженко растерянно поглядел на хозяина, стоявшего у двери, словно не понимая толком, действительно ли он находится здесь, или это ему только кажется. Хотелось перешагнуть порог, скрыться. Но долг вежливости…

Так вот она, узбекская женщина!

Молодая жена, ростом немного пониже своей неродной дочери, быстро набросила на голову платок, принесла медный чайник, из которого клубился пар.

Наклоняясь, она придерживала руками непокорную грудь, выглядывавшую в прорезь платья.

Лодыженко, краснея, ощущал, как наполняет его душу смешанное чувство удивления, стыда и любопытства.

— Каны, бу якга, олтырын^[27], — сказала девушка, рукой указав на подушку, лежавшую посреди комнаты, и добавила, продолжая глядеть на него исподлобья и искренне, по-детски улыбаясь: —Атынгыз нима?^[28]

Лодыженко подошел к девушке и, протягивая руку, промолвил:

— Лодыженко! Семен Лодыженко…

И тотчас же он почувствовал себя так, будто под ним проваливается земля. Назира-хон, не поняв его движения, посмотрела на протянутую руку Лодыженко, потом — на мачеху и попятилась в сторону. Мачеха что-то сказала ей, а Лодыженко медленно опустил руку и смущенно потер о штаны.

Глиняная точка на лбу, точно рана, жгла его. В руке он продолжал держать книгу, взятую. из библиотеки хозяина.

— Вы читаете, Наз… заира? — спросил Лодыженко, припоминая имя девушки. Та не поняла его и переспросила, удивленно взмахнув длинными ресницами:

— Лаббай?

Густые черные брови, соединенные искусственной полосой, низко нависали над глазами.

На ней было длинное полосатое платье, с прорезями, высокой талией, с длинными рукавами, как сорочка, облегавшее гибкое тело, и это заставляло Лодыженко краснеть после каждого взгляда на девушку.

С трудом подбирая узбекские слова, он повторил свой вопрос и снова запнулся, произнося ее имя.

Подавая ему пиалу с чаем, она так громко засмеялась, что ему показалось, будто фарфор сосуда эхом откликнулся на ее смех. С трудом сдержалась и мачеха, разливая кок-чай.

— Назира-хон! Называйте Зир-хон, так зовет меня Гулям-бай… — и она снова засмеялась, нашептывая: — Наз-заир, Наз-заир…

— Зир-хон, Звезда. Прекрасное имя! Звездочка… — повторял Лодыженко и, попивая чай, следил за этой дочерью природы, жалея о том, что он не местный джигит.

Какие слова, какие чувства могут нахлынуть в такую минуту? Две молодые женщины ухаживали за ним, как за желанным гостем. Разговор не вязался, небольшой запас узбекских слов, которые он выучил с помощью Каримбаева, улетучился как пар. А девушка говорила и говорила чудесным контральто, которое, казалось, вот-вот вырвется из ее груди и зазвучит чарующей песней, и ее слова проникали в глубину его души, наполняя ее радостью! Назира была молода и нежна, как распустившаяся роза.

— Это книги отца… Иногда он показывает их мне, но… адат… ишаны… да еще соседи…

— Но вы сами читаете?

— Нет, — ответила она и смущенно опустила глаза. Лодыженко был в восторге от девушки. Смесью из трех языков засыпал ее вопросами. Разве адаты, ишаны способны остановить кровь в ее жилах, положить предел ее стремлениям? Какую долю избрала или изберет она себе? Понимает ли Назира, что жизнь вокруг бьет ключом и ей следовало бы найти в ней свое место, да, может…

— Но что я должна делать? О каком комсомоле я могу мечтать, если мне трудно выглянуть за ворота без густого покрывала на лице? А я уже на выданье. Отец из-за меня выехал из Чадака. Меня покупают наперебой.