Роман межгорья

— Мираб-баши Юсуп-Ахмат Алиев. Его ранили во время праздника в обители. Положите в бараке заводской амбулатории.

— Кто ранил? — спросил инженер Данилко.

— Да черт их разберет! Нашего Мухтарова тоже задели. Он ехал сегодня в Кампыр-Рават. А этой ночью где-то по дороге в Шахимардан камнем в голову был убит еще узбекский писатель Хамза. Ну и дела пошли… Из Намаджана выезжала милиция, но пока ничего не обнаружили.

Арба остановилась на заводском дворе. Один милиционер соскочил с лошади и направился в контору, но его остановил инженер Данилко.

— Везите к амбулаторному бараку, — и, взяв из рук милиционера пакет, не читая, положил его в карман.

Когда Юсуп-бая снимали с арбы, сбежались жители Кзыл-Юрты. Даже землю свою бросили. Еще никто ничего не говорил, а в толпе уже разнеслось:

— Привезли раненого Юсуп-бая. Из обители… За Кзыл-су… Юсуп-Ахмата.

Появился Лодыженко, который подошел к инженеру Данилко и спросил его тихим голосом:

— Кто это?

— Ранен на празднике в обители. Саида тоже…

— Как это — Саида? Где он? Мне известно только о мираб-баши, — еще более тревожным голосом сказал Лодыженко.

В толпе переглянулись. Имя Саида стали произносить сотни уст, а окруженный толпой раненый пересохшим голосом бросал отдельные фразы своим соседям:

— Обитель за воду… дехканам тяжело… урожаи в обители…

— Аллагу акбар! Аллагу акбар! — произносили пожилые люди, стоявшие позади толпы. Когда они услышали в речи Юсупа богохульные намеки, их сочувствие к нему сразу же охладело. Но чувство самозащиты принуждало их независимо от собственной воли думать о своей судьбе. У каждого готов был сорваться с уст вопрос:

«Неужели только жизнь обительских шейхов должна быть устлана роскошными коврами? А дети стольких голодных людей, дети, у которых еще и греха-то никакого нет на душе, разве они не имеют такого же права на Кзыл-су?»

— Обитель или мы? — вдруг прозвучал чей-то твердый голос. Сплошной и горячий шум, в котором не слышалось сочувствия к обители, заглушил этот вопрос.

— В нас уже начали стрелять служители бога! — крикнул молодой узбек в красноармейской одежде. — Довольно нам богобоязненно оглядываться на восток, где угнездилось это страшилище — мазар какого-то…

— Аллагу акбар!

— Хватит! Замолчи!

— Кзыл-су! В Голодную степь! Кзыл-су! — закричали сотни голосов, заглушая охрипший голос красноармейца.

Назира-хон, под красной паранджой, пробиралась сквозь толпу к бараку. Даже набожные старики и те замолчали, увидев убитую горем дочь. Красноармеец застыл на полуслове, когда он увидел девушку и услыхал, будто из могилы, ее сдержанный стон из-под черной чиммат.

VIII

Не раз сердце Лодыженко переполнялось беспокойством о судьбах строительства. У него были хорошие «уши». Самые лживые и бессмысленные слухи, появлявшиеся на строительстве, доходили к нему в тот же день. Неизвестные черпали эти слухи из «самых авторитетнейших» источников, подкрепляли их «действительными фактами», «обобщали» их и создавали на строительстве неспокойную обстановку. Выстрел в обители, трагическая расправа с Хамзой в Шахимардане о многом говорили Лодыженко. Ведь если бы Саид-Али стоял на несколько сантиметров левее — пуля пронзила бы его сердце! А если бы он отошел от рабочих, — как Хамзу, камнем, по совету корана, убили бы его озверелые фанатики, подстрекаемые шейхами, баями…

Лодыженко, организовав работу первой партийной ячейки на Кзыл-юртовском заводе, возвращался на дрезине в Кампыр-Рават. После встречи с Назирой в Кзыл-Юрте он все чаще думал о ней. Но от этого строительству было не легче, а Лодыженко прибавились лишние хлопоты.

Сидит Лодыженко на дрезине, погруженный в думы, и ничего вокруг себя не видит.

— Башкам парпал?^[30] — услышал он сочувственный вопрос рабочего-узбека, который, обливаясь потом, двигал рычагом дрезины.

— Йок, ака!^[31] Я не пью, — ответил Лодыженко, также взявшись за рычаг.

Рабочий, отодвинувшись немного, еще энергичнее заработал, словно показывая пример. Попробуй-ка, мол, поработать так, как я. Быть начальником — легко, а ты подвигай руками…

И они, соревнуясь и напрягая все силы, погнали дрезину на подъем. Лодыженко хотел скрыть свои мысли о Назире как можно подальше от всевидящего ока верных поклонников ислама.

— Башкам парпал! — уже более уверенно, с легкой улыбкой сказал рабочий.

— Да ну тебя, пристал! — рассердился Лодыженко и поглядел вокруг. Слева виднелась полоса канала, тянущаяся к хребту, а в конце ее чернело пятно — вход в южный туннель. Еще весной прекратили здесь работы и перенесли на противоположную сторону хребта. Северный туннель соединялся с южным только тремя километрами бетонированного арыка, пробитого в скале.