Роман межгорья

Да, они победят! Четыреста дворов гурум-сарайцев уже выехали в Майли-сайскую долину и создали там два колхоза. Только шесть закоренелых кулаков-баев остались в кишлаке как обреченные, ибо ни один колхоз не принял их к себе. Колхозники ханабадской, шаариханской, алмазской, башарыкской артелей, изнывавшие в знойной и безводной пустыне, теперь осели в Голодной степи и шли достраивать Кампыр-Рават и северный туннель.

Как и он, как и Саид, — десятки других уполномоченных обкома партии, даже сам Гафур Ходжаев, носятся по кишлакам Ферганы, разговаривают с людьми, которые их понимают и пойдут в степь, глубоко веря, что обретут там свое счастье.

А там приедут и ходжентцы. Приедет Юсуп-Ахмат Алиев со своей семьей.

Лодыженко устыдился своих юношеских мечтаний… Но что он может поделать, если молодость требует своего? Что поделаешь, если порой будущее кажется украшенным розами, среди которых торжествующе расцветает окруженная колючими шипами, непобедимая и чарующая красота! Она волнует, зовет…

Назира-хон, Звездочка…

Невольно в памяти Лодыженко возникла и девушка, вышедшая из бурных волн Чадак-сая. И возбужденная фантазия молодого техника роднила ее с Назирой.

V

Руза галити.

Съезжались богомольцы. Отовсюду приходили они в Караташ. Обитель мазар Дыхана, казалось, просыпалась, празднично возбужденная, а сундуки имам-да-муллы, поскрипывая ржавым железом, наполнялись даяниями правоверных.

Жара делала свое дело. Солнце и засуха владычествовали безраздельно. Белые вершины гор вначале становились серыми, а потом черными. Спасительные облака, которые своими силевыми водами ослабили бы зной, все реже и реже посещали горные просторы.

Засуха!

Это страшное слово старались не произносить. Оно словно было вычеркнуто из ежедневного обихода. Но им был наполнен воздух.

Земли дехкан, жителей Караташа, по распоряжению водной комиссии, были орошены водами кара-киргизских рек. В глубокой древности эти старые обрушившиеся зауры орошали здешние земли, но когда они высохли — никто не припомнит. Теперь по ним пустили воду, чтобы оросить землю и оживить утраченные надежды дехкан. А полноводная и бурная Кзыл-су, оросив земли обители, все так же бесплодно несла свои воды по неприступным ущельям.

Вокруг, как человек, безнадежно больной туберкулезом, желтела и хирела зелень.

— Такая же земля, такая же самая, а урожаи не те. Хлопок точно заколдован. Там, на землях обители, как из воды тянется, а тут…

— Курукчилик!

— Аллагу акбар! В обители и в засушливые годы даже на камнях пшеница и хлопок как море играли.

— Обитель — сам авлие Дыхан незримо оберегает и посылает ей в изобилии воды Кзыл-су из раватских ущелий.

— Аллагу акбар! Неверие наше, неискренность. Мы забываем адаты отцов. Вот поэтому и высыхают наши поля, прекращается жизнь, а когда-то было…

— Вот Голодная степь!

— А-а-а-а!.. — зашумели сразу на все лады, будто это слово было гранатой, неосторожно брошенной в экзальтированную толпу паломников, явившихся к святому мазару, и вспыхнувшей взрывом ужаса, ненависти, удивления. Но какими бы ни были чувства, вызванные испуганным, истерическим криком: «Голодная степь», — эти слова теперь волновали тысячи богомольцев, а порой несли в себе и надежду!

Голодная степь!

Только и осталось, что Голодная степь. А поля обители красовались под солнцем своим богатством и свежестью. Кзыл-су шутя орошала эти земли, журчала в садах, обновляла хаузы.

— Для кого же все это растет? — сорвалось с уст пожилого истощенного человека.

Это был дехканин, без чалмы, в поношенном чапане. Убогая бородка, точно засушенная трава, сбивалась в порыжевшие комки, и пятнисто-оспенное лицо его, казалось, принадлежало существу, отрешенному от мира.

«Все должно для кого-то расти». Вот мораль, которую утверждали слова этого дехканина.

Несколько человек глубокомысленно обратили свои взоры на дехканина, а затем друг на друга. К чему такой вопрос? Разве об этом шел разговор? Растет, ну пускай себе и растет. Обитель — нечто гигантское и никому не подвластное — господствовала и над полями, покрытыми рядами тяжелых стеблей хлопка, и над склонившейся от тяжести пшеницей на благодатных нивах, тоже принадлежавших мазар Дыхану.

— Аллагу акбар! А на что жили бы в Кабуле два сына имам-да-муллы? Да и сам бай-ата. Чем Алимбаев будет кормить своих жен да на какие деньги будет ездить в Мекку или в Багдад? — сразу же услыхали дехкане ответ из толпы. Это сказал моложавый на вид, худой, энергичный узбек, независимо себя державший. Не обращая внимания на то, какое впечатление произвели его слова на присутствующих, он продолжал: — А разве Алимбаев один? У каждого муллы-ата в обители есть свои собственные потребности, но вы не скажете, что они такие же, как и у вас.

— А какие же? — не выдержал кто-то.