Роман межгорья

Абдулла сперва сел, а потом поднялся и оперся на стол. Расстегнул пальто. Саид предложил ему раздеться.

— Не стоит. Я очень спешу. Саид, это я написал заявление на тебя…

— Хорошо сделал, — улыбаясь, ответил ему Саид.

— Ты серьезно говоришь? — спросил Абдулла.

Тогда Саид перестал смеяться, подошел и стал рядом с братом, тоже опершись о стол.

— Конечно, шучу. Ты должен был бы посоветоваться со Щаповым или… или по крайней мере со мной.

Абдулла слушал брата и поглядывал на Лодыженко, который так близко принимал к сердцу их разговор. Ведь он, в этом нет сомнений, знает, о каком заявлении идет речь.

— Но я забирать его не буду. Лучше пускай так.

— Советую забрать.

— Мне неудобно. Меня могут обвинить в карьеризме и мало ли чего еще не выдумают.

— Ничего не выдумают, если… А впрочем, давай-ка послушаем постороннего человека. Семен, как ты советуешь поступить этому юноше?

— Двух мнений не может быть. Конечно, писать второе заявление будет еще смешнее. А самому надо пойти в ЦКК, рассказать им всю историю с отречением и прочее да забрать заявление — это настоящий партийный поступок. Конечно, если вы сами убеждены, что…

— Я убедился в том, что поступил глупо, как мальчишка.

— Тем лучше для вас.

Саид подошел и сел рядом с Лодыженко.

— Ноя все-таки уеду, Саид-ака.

— Никуда ты не поедешь! Ты должен закончить практику. Десять дней… ты что же — шутишь с этим? Такая практика, на таком строительстве!

Убедившись в том, что Абдулла остается, добавил:

— А теперь вот что: у меня на сегодня есть приглашение. Я хотел бы воспользоваться им, но только вместе с вами.

— О нет, тут я уж буду непоколебим. У меня совещание, я должен рассказать об этом разговоре сегодня на бюро. Нет, нет. Идите вдвоем, а я побежал. Всего…

— Так не уедешь? — крикнул Саид вдогонку брату.

— Нет, — откликнулось эхом в передней, за дверью.

XVI

Все пошло кувырком после получения тревожного письма Преображенского. В стройной системе, созданной бессонными ночами, Амиджан Нур-Батулли не учел старого знакомства Преображенского с Любовью Прохоровной. Откуда ему было знать об этом? Преображенского он встретил впервые в тот день, когда, по совету друзей из Амритсара, рекомендовал его на должность референта музея. К тому же он и в глаза не видел этого человека. И надо же быть такой беде! Преображенский оказался демаскирован по меньшей мере в глазах третьего, пускай даже и одного человека. А кто может поручиться за то, что этот третий человек не сказал еще одному? Ведь у нее есть Мария. Преображенский так и пишет в своем тревожном письме, что у Любови Прохоровны нет никаких тайн от своей «экономки».

— Убрать! Немедленно убрать их обеих или… или лучше сделать ее сообщницей, своей любовницей!..

Именно об этом и напоминал ему Преображенский в письме. Они «старые знакомые»…

И снова в его голове завертелись мысли, точно острыми клинками колющие его мозг.

«Этой рыжей морде я должен уступать все? Даже… такую женщину? Кто такой де Кампо-Сципиу: не русский и не итальянец! Случайный попутчик такого же случайного имама из Амритсара… Белогвардеец, агент! А мы, узбеки, потомки Чингис-хана, хозяева тут!..»

В тот же день вечером Батулли выехал в Фергану. По дороге он обдумывал детали, убеждал себя в том, что его поездка со всех точек зрения имеет законные и моральные основания. Ферганский музей — учреждение новое в системе Наркомпроса. Новый руководитель, член коллегии, должен осмотреть это учреждение, лично проверить, проинструктировать директора, служащих. Он обещал Любови Прохоровне посетить ее, и было бы совсем неучтиво с его стороны забыть об этом.

Как жаль, что он потерял такого ловкого человека, как Молокан! Это все работа Преображенского. Недаром он намеками советовал ему быть поосторожнее с Молоканом. Провокатор… Немедленно же надо сообщить имаму о политическом карьеризме рыжего шайтана…

С такими мыслями и намерениями он на следующий день прямо с вокзала и приехал в музей.

— Ну, наконец-то, Амиджан-ака! Вы приехали кстати. Я собирался сегодня телеграфировать вам.

— Что случилось? — бледнея, спросил Батулли, даже не поздоровавшись с директором музея.

Юсуп-Ахмат безнадежно махнул рукой. Только немного погодя он ответил застывшему Батулли.

— Исчезла секретарша музея — Любовь Марковская.

— Исчезла? — ужаснулся Батулли.

— Да, мулла Амиджан, исчезла. Два дня она не являлась на работу, а сегодня пришла ее няня вся в слезах, собирается идти заявлять в милицию. Скандал.

— А Федорченко, наш референт?

— Он тоже не был в эти дни в музее. Да он вообще работает без всякого рвения. Я даже заготовил рапорт: музею такой референт не нужен. Кстати, не так давно им интересовался его бывший приспешник на строительстве… Молокан.

— Молокан приспешник Федорченко? Да в уме ли вы? Молокан принял ислам в Турции, вам известно об этом, Юсуп-ака?.. Да аллах с ними. Наше дело — узбекская национальная культура! Вы что-то говорили о рапорте. Какой рапорт, о чем?

Юсуп беспомощно пожал плечами, потрогал свою острую бородку. На какой-то миг он тоже лишился речи от такой новости: