Роман о любви, а еще об идиотах и утопленницах

Юрий Анатольевич молча, с усмешкой смотрел на Андрея долго, слишком долго. Ни угрозы, которые он извергал минуту назад, ни эти уродские твари, кишащие последнее время вокруг, не производили на Андрея такого впечатления, как эта усмешечка, с которой смотрел на него доктор-хирург долгим, слишком долгим взглядом. Андрея прошиб пот, этого-то гость и добивался.

— А откуда вы, мой любимейший, взяли, что не сделал? — он выдержал паузу. — А откуда вы знаете, что не сделал? — Андрей вздрогнул. — А с чего вы взяли, что все это не происходит в вашей прелестной ветреной головушке?

Он вдруг расхохотался и столкнул Кошару на пол, недовольное животное пошло прочь, тряся отмирающей головой.

— Что вы имеете в виду?

— Ну то, что все это, — он махнул рукой этак небрежно, словно все, все вокруг не представляло значения и интереса, — все это не в вашей голове происходит. Может быть, вы и есть мой самый удачный, самый лучший эксперимент, что Гоша так, разминочка легкая. Вспомните, родной мой, когда вы были в моей клинике, — он в возбуждении крутанул колеса инвалидного кресла и проехал по комнате до окна, там развернулся, подъехал к Андрею. — Вспомнили? — он уставился Андрею в лицо. — Что я не извратил ваши мозги, как мне захотелось. А все это, — он махнул рукой куда-то назад, — декорация, мы здесь только актеры, а спектакль играется вот тут, — он ткнул пальцем в лоб Андрея, оставив на коже еле заметный след ногтя, но Андрей даже не почувствовал этого, он не моргая смотрел в глаза Юрия Анатольевича. Медленно, миллиметр за миллиметром отвоевывая пространство, по щеке его кралась струйка пота. — Вот, к примеру, писатель, да хоть бы любой самый завалящийся, создает в своей голове образы и ситуации, проигрывая в ней кусок своей жизни, но каждый писатель знает, что с определенного момента уже не он руководит героями, что они выходят из-под его контроля и начинают жить своей жизнью, и он превращается в летописца, гоняясь за собственными глюками… — «Нет, все это ложь… — думал Андрей. — Он хочет напугать меня… Я не верю ему. Он мерзкий, гнусный лжец». — Ты сам замечаешь, как преображается твой мир?! Как он изменяется, плывет в твоей голове, — голова кружилась, Андрей находился в предобморочном состоянии, было трудно сосредоточиться. — Ты давно не живешь, ты давно труп. И только благодаря мне в твоей головенке происходят химические процессы, которые напоминают тебе жизнь. Но это не жизнь, это твой бред. И я могу выключить его, в любой момент выключить. — «А Марианна, — пронеслось в голове, — как же она без меня? Ведь только я могу…» — голова закружилась сильнее. — Ты понимаешь меня, мой любезный?! — глаза Юрия Анатольевича беспокойно и гневно блестели из-за стекол очков и смотрели уже даже не в глаза Андрея, а в суть. — Только поэтому я так легко проник к тебе. Я могу проникнуть к тебе и в тебя, где бы ты ни находился. В кого там тебя превратить? В свинью, в жеребца? Да запросто, потому что тебе все равно кем быть! А сейчас ты заснешь, мой любезный, но кем, где и когда ты проснешься, не знает никто… впрочем, кроме меня…

Андрей открыл глаза, сел и огляделся. В комнате никого не было, в окно светило солнце, значит, было уже утро. Он встал и обошел квартиру в поисках подтверждения ночной жути — не нашел. Но это не успокоило. Было это или привиделось в страшном сне, уже не имело значения, явь давно срослась и переплелась с реальностью. Как, преодолев все замки в квартире, появляется бывший муж Кристины, было непостижимо. Сейчас, при свете дня, ночное вторжение не выглядело таким ужасным, как среди ночной тьмы. Да и было ли оно? В последнее время с Андреем что-то происходило, он начинал путать сон и реальность. Сны казались явью, дневные события порой фантастическими, и все это перемешивалось, как в детстве. И самое странное, что Андрею это уже казалось нормальным.

Андрей позавтракал яичницей. Кристина не звонила уже несколько дней, сколько, точно он не знал, заходить к ней без предварительной договоренности по телефону она запрещала. Зато почти каждый день он бывал у Марианны, это сделалось потребностью души, и чем дольше он не видел ее, тем мучительнее его терзала теперь разлука. Он, уже не стесняясь присутствия ее мужа Мелодия или кого-то из его собутыльников, тихо разговаривал с ней, согревая ее прохладную руку в своих руках, он говорил и говорил… Он говорил о чудесах стран, в которых они побывают, когда смогут уехать отсюда, о просторах Африки, об океанской глади, которая будет перед их глазами во время кругосветного путешествия; они посетят экзотические Японские острова, Ямайку… Андрей говорил все, что приходило в голову, — все фантазии, которые могли родиться в свободном сознании. Иногда он мечтал об одиноком домике в деревне, где они будут пить коровье молоко, днем кататься на лодке по реке, а вечерами смотреть на огонь в печи… часами, и им никогда не будет надоедать.

Часто Андрей проводил возле спящей целые дни, к ней он шел, как на праздник.