Роман о любви и терроре, или Двое в «Норд-Осте»

Когда его били у всех на глазах, у меня было желание посмотреть на реакцию молодых ребят, сидящих у нас на балконе. А вдруг это отец кого-то из них? Может быть, он действительно переживал за своего ребенка, что пришел заменить его собой. А этот мальчишка, увидев окровавленного отца, просто не сознался, испугался, что его расстреляют. Если бы мальчишка нашелся, они бы оставили отца в заложниках, поняли бы, что это не провокатор, не заслан спецслужбами. Но так как никто не отозвался, то… И когда его уводили, я присела от ужаса и глазами показала Гоше, что это очень страшно. Он сидел в другой стороне балкона, наверху, и смотрел на меня. Я закрыла глаза и показала, что боюсь. А он пытался поддержать меня, показывал: мол, держись, держись. Понимал, как мне страшно видеть все это…

Тут я собралась в туалет, села в очередь на ступеньки. Там уже без разницы было – на грязную ты ступеньку села или не на грязную. Смотрю – Гоша тоже вскочил, начал собирать у всех мужчин бутылки – вроде затем, чтобы идти за водой. Я поняла, что он задумал. В тот момент, когда я пойду в коридор, в туалет, он за водой пойдет, и мы сможем встретиться хоть на минуту, поговорить. Как в кино про концлагерь. Но получилось так, что его выпустили и он ушел заливать водой эти бутылки, а я тут сижу как на иголках и жду – ну когда же моя очередь? Когда? А то он сейчас нальет все эти бутылки, и все, и мимо пройдет, не поговоришь.

А чеченцы, видимо давно заметили наши с ним переглядки, и когда моя очередь подошла, то за мной сразу побежала чеченка. И мы с Гошей буквально в шаге от двери встретились. Он с бутылками идет, я спрашиваю: «Как дела?» Он говорит: «Не волнуйся. У тебя все будет хорошо». То есть он не произнес: «У нас будет все хорошо», а «У тебя будет все хорошо». Мне это не понравилось. Не хочу сказать, что я не думала о себе. Я думала и знала, что надо обязательно выжить. Но эта его фраза мне не понравилась. К тому же я не успела ничего ответить – нас сразу растолкали: его с этими бутылками в зал, а меня дальше, в туалет.

И когда я вернулась, то решила выпросить разрешение подойти к Гоше. Чеченка, которая стояла возле нас, мне разрешила, дала десять минут на это. Если через десять минут я не вернусь, то больше никто не пойдет ни на какие встречи. Правда, по дороге мне пришлось несколько раз останавливаться – я должна была каждому боевику доказать, что меня, мол, отпустили, разрешите мне, пожалуйста, подойти к моему молодому человеку. Гоша увидел, что меня пропускают к нему, и спустился ко мне, мы сели с ним на ступеньки. Первым делом он меня, конечно, отругал: «Ты что? Мы тут думаем: вдруг женщин и детей будут отпускать? А ты им показала, что ты не одна, а со мной. Тебя могут не выпустить». Я говорю: «Это все ерунда! Тут все равно никого не собираются выпускать». Ему не понравилась эта фраза, и мы замолчали, потому что оба видели безысходность нашей ситуации. Он говорит: «Ты знаешь, мне так хотелось встретить свои тридцать лет!» И вот эта фраза меня просто скосила! Потому что только что, ночью, когда мы валялись под креслами, я там не то забылась, не то уснула, и мне приснились Гошины похороны – что Гошина жена его хоронит, а он это как бы видит и чувствует. И мне во сне стало так ужасно! Я подумала: «Господи, как же ему страшно жить сейчас с таким предчувствием! Спаси его, Господи! Пусть он выживет!!!»

Но я этого, конечно, не сказала, а сказала, что дозвонилась домой, что мой муж уже в курсе, где я и с кем. Гоша ответил, что тоже позвонил домой и что жена ему сказала: «Только вернись живой, я все прощу!»

В это время снаружи (по материалам прессы)

Возле здания ПТУ, где расположен пункт помощи родственникам заложников, возникает митинг. К митингующим родственникам присоединяются артисты «Норд-Оста». Около 100 человек держат в руках написанные на бумаге и обрывках обоев плакаты «Нет войне в Чечне!», «Вывести из Чечни Российскую армию!» и другие. Митингующие требуют у властей разрешения провести подобную акцию на Красной площади. К ним выходят представители правительства Москвы, и возникает эмоциональный диалог, который, однако, ничем не заканчивается. И. Храмцова, дочь заложника – музыканта «Норд-Оста», сказала журналистам: «Отец всегда говорил: «Проститутки и музыканты нужны при любом режиме». А тут он позвонил и попрощался с нами. Мы, как и все остальные, в панике. В ПТУ приходил доктор Рошаль, рассказывал, что происходит в зале ДК, пытался успокоить нас, но честно говорил, как там страшно, какой ужас там висит. Как же нам не митинговать? Что мы еще можем делать?»

В зале

Аня Колецкова: