Роман о Лондоне

Это Солсбери, сказал он себе. Кафедральный собор. Знаменитая колокольня. Ее изобразил живописец Констебл на одном из своих полотен. В этом городке Репнин провел однажды два дня. И вот сейчас городок со своей колокольней проплывает перед ним в затемненном окне поезда. Он был здесь семь лет назад. И все ушло куда-то. В чем смысл того, что он некогда сидел здесь, на скамье, и смотрел на эту колокольню, созданную руками бог весть когда живших на земле неведомых ему, скрытых от него временем людей? Какую роль играет в его жизни это сооружение глубокого прошлого? Что значит прошлое в его и Надиной судьбе? Какое страшное различие между тем прошлым и нашими воспоминаниями о нем. Возможно ли, что он когда-то будет вспоминать свою Надю не такой, какая она сейчас? Знакомым Надиным англичанкам из всего, что с ними было в Монте-Карло, запомнился лишь Мустафа, красивый марокканец, и его кофе.

А поезд все мчался в ночи, унося путешественников к океану. Бег его ускорялся, и Репнин вспоминал другие города и городки Англии, где довелось ему провести день-другой с поляками, прибывшими сюда из Португалии. В городе Эксетер он прожил два месяца. Но сейчас он даже не остановится там. Кому в действительности принадлежат эти места — ему ли с его воспоминаниями о них или англичанам, которые родились здесь? Как быстро они их забывают, вовсе не интересуясь, ими, не думая о них. Городках своего детства, с неизменно одинаковыми крышами, улицами, домами, речушками, протекающими посредине, крестами и кладбищами. Англия не принадлежит англичанам, подобно тому как Лондон не принадлежит лондонцам. Как не принадлежит ему Россия, несмотря на всю его любовь к ней. Они пройдут сквозь них и исчезнут бесследно. Репнин старался не заснуть на своем месте под светом маленькой лампы. Не хотелось показываться посторонним в том виде, в каком приходилось ему видеть по лондонским клубам иных господ, когда они засыпали после обеда, пуская слюни и прикрыв лицо газетой «Таймс», сползающей на колени.

Ну что ж, значит, для всех, и для него в том числе, существуют два мира — реальный и призрачный. Но никто не знает, что такое то или другое. Он и сам не знает этого.

Надя сунула ему в карман плаща книгу для чтения в дороге. Книга эта из эпохи Елизаветы I рассказывала о тайных мужьях королевы и ее официальных любовниках, пребывавших в состоянии вечной неуверенности в завтрашнем дне. Говорилось там об адмиралах, лордах, писателях, о театре. Название одной комедии того времени совершенно ошеломило его: «Каникулы обувщика». «The Shoemakers Holiday». Но может быть, это он, живший более трехсот лет тому назад? Прислонясь лбом к оконному стеклу и уставясь во мрак, Репнин в отчаянии думал о том, что невозможно спастись от этих совпадений, от этой устрашающей похожести, а может, тождественности. За окном ничего нельзя было рассмотреть. Лишь изредка мимо проносились огоньки каких-то станций да капли редкого дождя. Одна капля стекала по оконному стеклу, как будто по его щеке.

Одна из бесчисленного множества. А сколько их вообще?

Он пытался вновь продолжить чтение, но, глянув в темноту за окном, увидел, точно в зеркале, себя — такого, каким он покинул когда-то Россию, и перед ним, сводя его с ума, возникли вновь те давние картины: ночь, Черное море, погрузка в Керчи на пароход. Надю и ее тетку провели сюда тайно, в последнюю минуту. И вот уже в памяти всплывает бревно — по этому бревну из береговой грязи они спешно взбираются в шлюпку, неподалеку в море виднеется силуэт парохода, старой посудины, накренившейся набок. На берегу у бревна давка, толчея, чуть не драка. Штабных погрузили заранее, но после их погрузки на берегу осталась целая гора сундуков, ящиков с продовольствием, оружия, а на них группа заплаканных женщин, санитарок, горничных, подружек, не поместившихся на пароход. Озаренная светом, падавшим на них и частично на воду, стояла Надина тетка, знаменитая красавица, она прибежала на берег в одной ночной сорочке и шинели поверх нее. Эту шинель в последний момент весьма галантно набросил ей на плечи Барлов, целуя ей руку. Репнин слышал, как он ей говорил: «Je vous emmène à condition que…»[23] И еще что-то бессвязное. Подле княжны на чемодане сидела девчушка со щенком на коленях, щенок сипло тявкал. Девчушка плакала. На щенка ниспадала прядь ее золотистых волос, освещаемая лампой всякий раз, когда тетка склонялась к ней и гладила по голове. Барлов замучился, оберегая их от солдатни, грузившей офицерские чемоданы на пароход. Самое страшное, если их обманут и, не взяв на пароход, оставят ни с чем на берегу. Со стороны города слышались звуки отдаленной стрельбы. Внезапно к берегу парадным шагом промаршировал невесть откуда взявшийся и орущий во все горло штабной хор. И тотчас же навстречу ему из мрака вынырнул баркас, до той поры занятый перевозкой угля и офицерских чемоданов; хор погрузился в него и умолк.

Репнин подошел, помнится, к плачущей девчушке и стал ее утешать. Надя не знала, где остался ее отец, генерал.