Роман о Лондоне

Потому что постройка напоминала ему жилище французских маркиз восемнадцатого века или небольшой дворец, какой во времена Петра I мог соорудить для себя в России сумасбродный русский дворянин.

Репнин разглядывал конюшни и сравнивал их с комнатой, где жил сам.

Центральное здание конюшен имело два длинных крыла, большую двойную дверь посредине и по пять круглых окон слева и справа. Над главным кирпичным входом, на крыше располагалось по ту и другую сторону шесть дымовых труб и две имеющие французские окна мансарды, словно перенесенные из Версаля, где они предназначались для лакеев.

В вытянутых по бокам главного здания крыльях на первом этаже находились комнаты. За домом зеленел густой лес. А перед домом — газон, украшенный подстриженными в форме шара кустами, превращенными в огромные мячи, лежащие на траве. У входа в конюшни посреди бассейна, похожего на пруд, возвышался фонтан, из него струилась вода, и казалось, она будет журчать вечно. Вокруг бассейна располагался такой же подстриженный газон и круглые кусты, как перед конюшней, похожей на маленький дворец. Репнин часто, все снова и снова пересчитывал окна в левом и нравом крыле здания и на мансардах под крышей. Их было шестнадцать. Если б хоть одно из окошек принадлежало ему, он согласился бы жить здесь до конца своей жизни, никому не известный, одинокий, на покое.

Ему нужно было одно-единственное окошечко на всем свете.

И крыша над головой.

Одно-единственное окошко, в мансарде, на несколько лет. А тем временем Мария Петровна или само это время, которое все лечит, эти быстро бегущие годы, может быть, заставили бы жену, несмотря на любовь к нему, снова выйти замуж, в Америке. Она моложе его на десять лет. И тут не было бы ничего предосудительного. Он бы воспринял ее замужество как нечто вполне естественное. Только бы спасти жену от нищенской сумы, в старости, посреди Лондона.

Однако в письмах к Наде он умалчивал о подобных безумных мыслях. И без конца пересчитывал окна. Их было шестнадцать.

Вечером, возвращаясь в свою тихую обитель возле автобусной остановки, он подолгу сидел в каштановой аллее, которая подымалась вверх по холму и проходила мимо кладбища по ту сторону дороги.

Он гадал, каким образом отберут у него и это жилье. Дни летят быстро. Июльское жалованье он в Доркинге не взял. Этого никто не заметил. Никто не спросил его, почему он так поступает.

Теперь Репнин по целым дням сидел или лежал в траве у подножия холма или бродил вдоль шоссе, на котором рядом с гостиницей находилось его жилище, и вел немой диалог с альбомом, который оставил ему граф Андрей и который он все чаще рассматривал, словно завороженный. Это был очень важный для него диалог, если не считать тех, о Наполеоне, что он мысленно вел с поляком Ордынским. И хоть это выглядит совсем невероятным, он беседовал с книгой, посвященной Ленинграду, и беседовал до глубокой ночи, уже лежа в постели, тихо бормоча вслух или шепча что-то про себя, неслышно.

На церкви, напротив, стали часы и не отбивали время.

Сам по себе диалог с книгой не представлял ничего странного. Он велся между фотографиями в посвященной Петербургу, точнее Ленинграду, книге и русским, царским эмигрантом, а странным казалось то, что в словах этого человека не было никакой ненависти и что слышалась в них лишь необъяснимая любовь и тоска. И прощение победившего врага. Сам по себе альбом о его родном городе, о городе, где он провел молодость, был не хуже и не лучше подобных книг о Париже, Лондоне или Риме. На первых страницах были помещены созданные в 1700 году карты и планы будущего Петербурга.

Разглядывая карты, Репнин еще раз убедился в том, что место для так называемого окна в Европу, для форпоста монархии выбрано было удачно, и вспоминал, как об этом говорил прежде его покойный отец. На следующей странице одетый во французское платье Петр I указывал перстом на карте один из шестисот островов при впадении Невы в море, где должна родиться новая столица России. Родиться среди топи и болот. Непобедимая.

Уже засыпая далеко на чужбине, Репнин вдруг почувствовал воодушевление и гордость при виде своего родного города.

«Да здравствует Петербург! — непокоримый, вечный, прекрасный, возникший из тьмы и топи» — слышались ему голоса Барлова и заодно Пушкина.

Ни Париж, ни Рим, ни Лондон не были так магически, словно по какому-то волшебству, созданы волей одного человека, по замыслу одного человека, по приказу одного человека, указавшего пальцем на карте Европы место будущего города. Этот город — осуществление мечты одного человека.

Прекрасно, прекрасно. «Хорошо вам говорить, князь», — слышал Репнин в полудреме голос покойного Барлова. Преследовавший Репнина многие годы шепот покойного друга звучал в ушах. Однако надо было перелистнуть страницу.