Роман о Розе

Поставив с самого начала свое видение в ряд с космическим видением Сципиона, Гийом де Лоррис намекал знающему читателю на то, что его роман вовсе не на бытовые темы, что видение о Розе имеет анагогический смысл. Было бы совершенно бесполезно связывать видение Сципиона с какими-либо обычными житейскими событиями, которые должны будут произойти или уже происходят. Почтение, с которым поэт относится к более чем тысячелетней давности сну Сципиона, признавая его авторитетность и подкрепляя это авторитетом Макробия, заставляет сомневаться в том, что он упомянул об этом сне просто для вида. Все настроение романа Гийома де Лорриса показывает, что соединение в одно целое вещей ничтожных и возвышенных ему чуждо, он всегда их разделяет.

Макробий в комментарии к “Сну Сципиона” говорил, что те, кто использует басни для серьёзных целей, делают это “...потому, что они понимают, что открыто показывать себя противно Природе, которая, утаив её понимание от грубых чувств человека облачением в многообразные покровы, пожелала вручить свои секреты немногим, более проницательным, через сказочные повествования. В согласии с этим, её священные ритуалы облачены в мистические покровы, чтобы она могла не показывать себя даже посвящённым. Только выдающиеся люди, обладающие высоким разумом, достигают откровения её истин; другие должны быть подведены к почитанию её посредством тех образов, которые защищают её тайны от пошлого унижения”.

По мнению Макробия, настоящий философ, когда он начинает говорить о возвышенных предметах, о богах или о божественной мудрости, не может прямо использовать мифы и басни, а вместо этого полагается на сравнения и примеры, как Платон описал Бога косвенно, сравнивая его с солнцем. Это косвенный способ указания на истину, где указатель — не сама истина, а как бы дорожный знак. Но он может показывать верное направление.

Гийом де Лоррис вполне следует Макробию и ничего не говорит прямо. Но сон, вероятно, касался тех высоких предметов, о которых прямо говорить нельзя, чтобы грубым прикосновением не разрушить тайну. Поэту повелел рассказать этот сон бог любви. Поэтому сон здесь — это не личное переживание самого поэта, а божественное послание.

Гийом де Лоррис предпочитает рассказывать свою историю в первом лице. Никакой роман до “Романа о Розе” не делал этого. У Жана де Мёна это “я” Поэта-Влюблённого остаётся, хотя Гийом де Лоррис уже умер. Но Жан де Мён, ученик Аристотеля, уже скептически относится к правде сна. Вторая часть романа становится меньше похожей на сновидение и приобретает более «реалистический» характер. Но так и должно было произойти, поскольку Жан де Мён описывал этот сон не как свой собственный опыт. В его продолжении не он сам видит сон, а Гийом де Лоррис. Жан де Мён как будто досматривает сон за другого. Поэтому при всём его старании воспроизвести ту атмосферу сна, в которой находился первый поэт, ему не удалось. Но Жан де Мён и не стремится к такой точности.

Он выступает скорее как комментатор сна, чем пытается оказаться в его центре, где находился первый поэт. Продолжения произведений других авторов в средневековье были нередки. Достаточно вспомнить незаконченный роман "Персеваль" Кретьена де Труа, на основе которого Вольфрам фон Эшенбах создал свой "Парцифаль". Но если Эшенбах переработал эту историю заново, то Жан де Мён просто продолжил с того места, где остановился его предшественник.

Принцип средневекового комментария состоял в том, чтобы развернуть все познания, относящиеся к данному предмету. Эту нить можно было разматывать сколько угодно долго. Главное направление интеллектуальной деятельности заключалось в составлении подробных комментариев, первоначально направленных на объяснение священных текстов. Жан де Мён следует этому принципу расширения, и у него получается скорее нечто вроде комментария и объяснения, чем простое продолжение в духе первой части. Повествование о событиях и описание обстановки становится у него всё более редким. И наоборот, больше становится рассуждений. На смену лирическому рассказу приходит риторика. А в понятиях риторики narratio (повествование) служит лишь переходом к disputatio (диспуту).

О своём сне Гийом де Лоррис пишет, что он привиделся ему, когда поэту было двадцать лет. Но почему он решил рассказать об этом сне только через пять лет? Почему он не стал делать это сразу, под самым сильным впечатлением, когда все помнится наиболее ярко, а решил создать “скульптуру из остывшей лавы”? Ведь за пять лет можно все забыть. Все легче делать по горячим следам, подобно тому, как поступил герой повести Пушкина “Пиковая дама”, увидев свой необычный сон: “Германн ...засветил свечку и записал видение”.