Роман о себе

Мы снимали крошечную комнатку на троих: стол, деревянная пружинная кровать, которую Наталья застилала покрывалом, когда появлялись именитые гости. Был у Натальи свой уголок с трехстворчатым зеркалом, а Олежка имел кроватку. На ней, случалось, я спал, просунув ноги между прутьями. Сын часто болел, кричал во сне, жена брала его к себе. Протапливали домик вечером, это делал муж Веры Ивановны тишайший Александр Григорьевич. Ночью становилось так жарко, что приходилось открывать форточку, несмотря на нездоровье сына. К утру тепло выдувало, и когда я, оставаясь один, садился за стол, то надевал теплый свитер и шерстяные носки. Я не выносил холода, меня от ветерка знобило, хотя не так давно я был командиром зверобойного бота, работал на шхуне «Морж». Мы вели промысел тюленя на Шантарах, северная оконечность Сахалина, вечный лед почти. Весной, когда во льдах возникли разрежения, к островам подходили зверобойные шхуны, выпускали боты. Двигаясь за дрейфующим льдом, боты выискивали зверя и отстреливали его. То был молодой сильный зверь, тюлень, более дикий, чем котик. Добывать его приходилось не в научных целях, как на Курилах или Командорах. Я застал там и осенний промысел, когда зверь, сходя со льдин, укладывался на своих диких, мало кому известных лежбищах. Темными ночами под шумовым прикрытием прибоя мы высаживались на скалистые берега, крадучись, подбирались к лежбищам и устраивали кровавое избиение зверей. Отходя на рассвете от острова, мы удивлялись, как не сломали голову на этих скалах с глубокими расщелинами, куда прорывалась, вспучиваясь, прибойная волна. На них и днем смотреть страшновато, а как ползать ночью, без огня? Меня и еще одного зверобоя едва не подмял сивуч, морской лев. Свалившись во сне с высокой скалы, он упал в каком-то метре от нас, отрыгивая после падения камни. Сивучи глотают их, чтобы перетирать еду в желудке. На многих из нас были кровоподтеки от дубин. Орудуя дубинами, мы, не опознавая в темноте, наносили травмы один другому. Был случай, когда наш бот ночью перевернул кит. Этот факт из моей жизни стал известен. Мой друг, московский критик Игорь Акимов, процитировал почти целиком мое письмо в рецензии на «Осень на Шантарских островах», опубликованной в «Литературной газете». Я привел первые попавшиеся случаи, которые никто из зверобоев не счел бы нужным припоминать. А то, что я припомнил, говорило уже, что в моем сознании происходил точный отбор того, о чем следовало писать. Я имею в виду не возможность публикации, я об этом не думал, - язык замирал, перо останавливалось: не хватало тонких красок, чтоб передать необъяснимые, поистине бетховенские аккорды, звучавшие на ледовых просторах. Я уже видел новыми глазами и ребят, которым ни в чем не уступал, и хотел показать их в лучших чертах. Ведь никому другому в тех местах работать было бы не по силам! Что до холода, с которого я начал, то я ходил легко одетый и никакого холода не ощущал, как и остальные. Плавание вышло такое, что я, не обиженный воображением, повидавший море, никогда бы не сумел представить нечто подобное наяву. Я попал в мир, замкнутый в самом себе, мир деревянных шхун, людей-титанов, где любой был открыт и демонически странен. Особенно, когда он, красуясь перед природой, забавлялся с собственной жизнью, как великанское дитя.