Роман о семи мудрецах

В свое время С. Ф. Ольденбург высказал предположение, что к «Малому Синдбаду» восходят все другие ближневосточные обработки сюжета, за исключением персидских[21]. В общем к такому же выводу объективно подошел и Д. Компаретти, но не решился высказать его прямо, хотя сопоставление различных версий «истории семи мудрецов» и построенная на основе этого сопоставления таблица[22] говорят о возможном существовании в прошлом двух редакций сюжетного инварианта — большого и малого. Как писал исследователь вопроса А. А. Стариков, «по существу, предположения С. Ф. Ольденбурга были правильны с одним только исключением: персидские изводы... восходят не к арабскому „Большому Синдбаду“, а непосредственно к пехлевийскому оригиналу, к его „большой“ версии»[23]. Однако мог существовать и один пехлевийский вариант, который был подвергнут в IX в. двум принципиально разным арабским обработкам-переводам, либо независимым по отношению друг к другу, либо (как полагал С. Ф. Ольденбург[24]) последовательным (за «Большим» следовал «Малый Синдбад»).

Так или иначе, пехлевийский текст до нас не дошел. Не сохранились и первые его арабские переделки. Из того, чем мы располагаем, наиболее ранним, по-видимому, был сирийский перевод («Синдбан»). Его датируют девятым столетием. Тот факт, что этот перевод был выполнен не непосредственно с пехлевийского, а с арабского, не должен удивлять: культура средневековой Сирии была заметным связующим звеном между греческим, арабским и персидским культурными ареалами[25]. И вполне закономерно, что первый греческий перевод был сделан именно с сирийской переработки.

После сирийского перевода стали появляться и другие переработки «истории семи мудрецов» в ее восточной версии, которую можно связать с гипотетическим «Малым Синдбадом». Мы можем, видимо, говорить о трех «ветвях» развития этой версии. У всех у них арабский источник, который не сохранился и который можно датировать первой половиной IX в. Первая ветвь представлена сирийским «Синдбаном»[26] и восходящей к нему греческой «Книгой Синтипы»[27]. Вторая — еврейскими «Параболами Сандабара»[28], испанской «Книгой о коварстве женщин»[29] и латинским переводом последней[30]. Третья — различными редакциями «Семи везиров», включаемыми в «Книгу тысячи и одной ночи» либо существующими автономно[31]. Отметим также, что прославленный сборник арабских сказок включает в себя еще одну «обрамленную повесть» о женском коварстве — «Историю о царе Джалиаде и его сыне Вирд-хане»[32], видимо, генетически связанную с «Историей семи везиров».

Как полагают современные исследователи[33], обе эти повести — персидского происхождения и существовали первоначально самостоятельно (т. е. были включены в «Тысячу и одну ночь» на позднем этапе ее сложения). Для «Джалиада и Вирд-хана» весьма характерен мотив воспитания юного индийского принца мудрым и прекрасным ликом везиром Шимасом. Следует отметить, что здесь сюжет обрамления играет очень большую роль, явно оттесняя на задний план вставные истории-притчи. Последние играют роль подчиненную; в них широко использован интернациональный фольклорный фонд, особенно сказки и басни о животных. Если основной «интерес» сосредоточен в повести вокруг воспитания мудрого правителя, то основной конфликт связан с противоборством советников Вирд-хана, ставшего царем после смерти отца, и любимой жены Вирд-хана, стремящейся ограничить влияние везиров на мужа. Коварной женщине удается убедить царя в том, что советы везиров корыстны и лживы, и по поспешному приказу Вирд-хана всех их, включая и его учителя Шимаса, подвергают казни. Позже Вирд-хан раскаивается, отдаляет от себя жену и делает сына Шимаса своим везиром. Моральный вывод «Джалиада и Вирд-хана» очевиден: главное зло заключается в чрезмерной любви к женщинам, чего образцовый правитель должен всячески избегать.