Роман 'Петровичъ'

О русские кусты??"

И вот нашли большое поле:

Есть разгуляться где на воле!

Построили редут.

У наших ушки на макушке!

Чуть утро осветило кружки

И наши синие макушки

Уж Дэвиц тут как тут.

Налил бухло я в кружку туго

И думал: угощу я друга!

Постой-ка, брат Ухват!

Что тут хитрить, пожалуй к бою;

Уж мы пойдём ломить стеною,

Уж упадем мы головою

В закусочный салат!

Два дня мы были в перестрелке.

Что толку в этакой безделке?

Мы ждали третий день.

Повсюду стали слышны речи:

"Пора добраться до картечи!"

И вот на поле грозной сечи

Ночная пала тень.

Прилёг вздремнуть я у буфета,

И слышно было до рассвета,

Как ликовал наш тус.

Нетих был наш бивак открытый:

Кто харю чистил весь избитый,

А кто точил, ворча сердито,

Засоленный арбуз.

И только небо засветилось,

Всё шумно вдруг зашевелилось,

Сверкнул за строем строй.

Семёныч наш рождён был хватом:

Слуга вину, гроза салатов…

И тот ушёл: слышны лишь маты

Спит на земле сырой.

И молвил я, сверкнув очами:

"Братва! Злопукино за нами!

Кирнёмте же со мной,

Как наши братья упивались!!"

И умереть мы обещали,

И клятву верности сдержали

Мы в Бодуновский бой.

Ну ж был денёк! Сквозь дым летучий

Ребята двинулися кучей,

И всё на наш редут.

Иваны с пёстрыми портками,

Антоны с красными носами,

Все промелькнули перед нами,

Все побывали тут.

Вам не видать таких сражений!..

Носились мужики, как тени,

В дыму лишь глаз блестел,

Звучала песнь, и чьё-то жало

Сказало, что бухать устало,

К редуту проходить мешала

Гора пьянючих тел.

Изведал я в тот день немало,

Что значит русский кир удалый,

Наш рукопашный бой!..

Земля тряслась — как наши груди;

Смешались в кучу кони, люди,

И залпы рвущих на посуду

Слились в протяжный вой…

Всё смерклось. Были все готовы

Заутра бой затеять новый

И до конца стоять…

Вот затрещали барабаны

И отрубился я в тумане.

Тогда считать мы стали раны,

Товарищей считать.

Да, были люди в наше время,

Могучее, лихое племя:

Богатыри — не вы.

Плохая им досталась доля:

Немногие вернулись с поля,

Когда б не друг Филонов Толя,

Я отдал бы концы!

—33—

Благодарные слушатели встретили блестящий экспромт Бармаглота дружным иканием, переходящим в отрыжку. Народ ощутимо возбудился. В воздухе явственно запахло анапестом. Над площадью понесся ядреный четырехстопный исконно русский ямб, сдабриваемый в особо патетических местах невесть откуда взявшимся гекзаметром, а в отдельных местах появились даже танки, из которых тут же повылазили танкисты и охотно присоединились к общему веселью. Танки, оставленные без экипажей, разъезжали по площади во все стороны, плюясь стреляными гильзами и угрожающе рыча на зазевавшихся аборигенов. Чудом воскресший Елкин снова залез на березу и категорически отказался слазить до тех пор, пока ему не подадут Толю Филонова, которого он объявил своим врагом № 1 и грозился отправить куда-нибудь в "Бгахават Гиту" за не санкционированное шатание по чужим литературным произведениям; дабы подтвердить серьезность своих намерений, он пригрозил, что околеет, и даже начал демонстративно покрываться инеем. Пришлось уговаривать впавшего в стихотворческий раж Бармаглота снова поработать головой, но тот валить ни в чем не повинное дерево отказался и пообещал, что решит этот вопрос экологически чистым путем. Он вспрыгнул на тостер, ласково спихнув оттуда сразу же улетевшего невесть куда Петровича (заведующий ПНД, храпевший под тостером, мгновенно разразился гневной тирадой в защиту прав потребителя, но никто не обратил на это внимания) и рявкнул во всю глотку:

— А НУ ША, КОЗЛЫ!

Бармаглот был весьма уважаемым человеком, и к его голосу прислушались.

— Щас я вам стихи прочту. Рели… Лили… РИЛИЧЕСКИЕ. Об меня… Обо мну… Об мене, в общем. И если хоть какая-нибудь падла не зарыдаеть — я его * ****** ********, ****** **** и скажу, шо так и было!

Намела сугробы зимушка-старушка. Тихо спит под снегом старая избушка, Рядом с ней — другая… Всё село в отрубе, Круто давит массу — выражаясь грубо.

Вдарили по речке зимние морозы,

А в бору от ветра клонятся березы.

Так и я, опухший, весь заиндевелый,

Как синяк, трясуся над бутылкой «Белой»…

А ведь я когда-то был почти что стройный, Вовсе не опухший и ваще — достойный! Эх, возьму бутылку, бахну без закуски Может, так и надо — исконно, по-русски?

Все храпит в округе. Спит зверье и птица.

Отчего ж мне, люди, дураку, не спится?

Квашу, как пожарник, да блюю по пьяни

А блевать, чегой-то, на бумагу тянет…

И открылась, люди, правда мне простая (Хоть от этой правды крыша улетает): Я ВЕДЬ ПЬЮ, КАК КОНЮХ, С КАЖДЫМ ДНЕМ ВСЕ ЧАЩЕ, ЧТОБ ЗАБЫТЬ, ЧТО ПЬЯНЬ Я, И ВАЩЕ ПРОПАЩИЙ!..

Прорыдав последнюю строфу, Бармаглот тяжело спрыгнул с тостера на ногу Ульяны и залился горючими слезами. Раздался глухой удар и довольно противный хруст — это с березы, прямо на голову Акафесту, спланировал Елкин. Ни тот, ни другой, в настоящий момент, больше ничего не хотели. Вся тусовка, с опаской поглядывая на Бармаглота, разразилась дружными рыданиями. Все старались, как могли, и могли, как старались. И никто не знал, к чему все это приведет…