Роман по заказу

Все эти дни, оставшиеся до встречи, Анна Васильевна жила странной двойной жизнью. Утром прием в поликлинике, после двенадцати — на своем участке, по вызовам и без вызовов — кого-то подбодрить, кого-то поругать, — в этом отношении Анна Васильевна не разрешала себе ни малейших послаблений; зато поздним вечером, когда умолкали неизбежные звонки что-то вспомнивших и чем-то встревоженных ее подопечных, выслушав последние известия Дубасовой, она начинала жить второй, нереально-пестрой и тревожно-радостной жизнью прошлого. Она никогда не думала, что прошлое обладает такой магической силой, что оно более живуче, чем любой вирус. Оно могло не тревожить годами, зарастая, как вода в стоячем пруду, ряской, но стоило, оказывается, чуть тронуть его, и далекое вплотную подступало к глазам, начисто заслоняя все треволнения нынешнего, реального и суматошного, дня. Все эти Алмазовы, Трухановы, тихие Леготины, да и не только они — с ними и другие, более близкие люди, ставшие опять ребятами и девчатами, обступали Анну Васильевну, тоже, как прежде, молоденькую, говорили с ней звонкими голосами, извлекая из закоулков памяти столько позабытого, что она начинала колебаться: да было ли это? Было, все было!.. Анна Васильевна то смотрела на фотографию мужа, не вернувшегося с войны, то на браслет, подаренный человеком, ушедшим еще дальше, чем в небытие…

За день до встречи Дубасова объявила:

— Завтра на Внуковский прилетает Зейнаб. Удери, отпросись — это твое дело, но изволь приехать. Ничего с твоим участком за три часа не случится. Не перевернется!

Ради Зейнаб Анна Васильевна простила Дубасовой даже ее командирский тон. Зейнаб, Зейнаб — пять лет, прожитых в одной комнатушке общежития на Таганке, один конспект на двоих, общие радости и тревоги!.. Молоденькая ткачиха Зейнаб приехала в институт по путевке Грузии. Маленькая, с косами почти до полу, она вошла в комнату, неся в руке обитый железом сундучок и испуганно кося огромными черными глазами.

— Принимайте новую жиличку, — объявила комендантша.

Зейнаб молча открыла свой сундучок, достала хачапури — пирог с начинкой из сыра, отломила всем по куску, села на кровать и заплакала. Девчата бросились к ней успокаивать, расспрашивать, а она — ни слова по-русски!.. Редкой душевной чистоты человек. Через месяц весь лечебный факультет дружил с ней и помогал. Русский язык Зейнаб освоила удивительно быстро, а девчата от нее понемножку грузинский. Анна Васильевна до сих пор помнила: хачапури, бичо — парень, джигари — родной или, еще лучше, сердечный… Окончила Зейнаб с отличием, уехала к себе в Грузию, а через месяц стало известно: назначена заместителем наркома здравоохранения республики! В войну ушла на фронт, дважды была ранена, орденов и медалей у нее как у хорошего летчика: до Берлина дошла. Через два года после войны с блеском защитила кандидатскую диссертацию, очень счастлива в семейной жизни. И вот завтра Зейнаб будет здесь, в Москве!..

Еще с середины трапа увидев встречающих подруг, маленькая плотная Зейнаб вскрикнула и, выронив из рук полосатый чемоданчик, сбежала, уткнулась, не дотянувшись, Анне Васильевне в шею.

— Анечка, Аннушка!

— Зейнаб, милая!..

Потом был номер в гостинице «Москва», славные, чудесные, беспорядочные слова, какое-то необыкновенное вино в черной, оплетенной соломкой бутылке, памятные хачапури с начинкой из проперченного сыра и тонкий, всепобеждающий запах чайных роз…

Новое здание института сверкало огнями, по широким каменным маршам лестницы откуда-то сверху скатывалась музыка, степенные Мечников, Сеченов, Пирогов, Пастер — целая галерея бессмертных — укоризненно смотрели со стен на ребячливо расшумевшихся докторов, легкомысленно забывших о своем возрасте и положении.

Между гостей, превратившихся вдруг в хозяев, иронически-почтительно поглядывая на «старичков», пробегали нынешние студенты — молодые, ершистые, нарядные; у них были свои дела и тайны, они перекидывались одними им понятными словечками — все было похоже, и все было не так, как прежде…

— Синдромы синдромами, дорогие мои, но есть еще элементарная логика. Есть наконец интуиция, — громко и снисходительно говорил почтительно обступившим его врачам холеный, в золотых очках и жуково-черном костюме с «бабочкой» высокий, широкоплечий дядя.

— Алмазов! — восторженно, громким звенящим шепотом сказала Ольга Дубасова.

Когда-то Анна Васильевна была дружна с Сашей Алмазовым, славным, умным пареньком, всегда перехватывающим до стипендии. Сейчас ей показалось нескромным претендовать на внимание академика Алмазова. Под предлогом какой-то своей женской надобности она потянула недовольно сопротивлявшуюся Ольгу к окну.

— Саша! — перемахнув по лестнице сразу несколько ступенек, восторженно закричал рябоватый Валеев. — Александр Семеныч!

Высоко вскинув голову, Алмазов, словно не узнавая, посмотрел на запыхавшегося Валеева, его черные брови удивленно поднялись над золотыми дужками очков.