Роман по заказу

— Кому Саша, кому Александр Семеныч, — медленно, противно-наставительным тоном сказал он багровеющему Валееву и вдруг гаркнул: — А для тебя был и есть Сашка! Понял ты, Анальгин несчастный!

Все это произошло так быстро и здорово, вдобавок с воскрешением забытого институтского прозвища Валеева, что все расхохотались. Устыдившись недавних мыслей, Анна Васильевна, глядя на обнимавшихся друзей, без раздумий двинулась к ним; взгляды ее и Алмазова встретились.

— Аня! Славная ты моя! — раздвинув окружающих, шагнул навстречу Алмазов, целуя ее в щеки и обдав запахом одеколона. — Здравствуй, моя хорошая!

— Саша, Сашок! — Прижавшись к надежной мужской груди, Анна Васильевна впервые за все эти годы почувствовала себя слабой и маленькой, в глазах защипало.

— Все, все про тебя знаю! — говорил Алмазов, не снимая своих тонких знаменитых рук с худых плеч Анны Васильевны и стараясь заглянуть ей в лицо. — Ты вот не знаешь, что три года назад я с удовольствием голосовал за тебя. Когда в райсовет выбирали. И как работаешь, знаю. Молодец! Молодец за то, что не в должностях ходишь, а делаешь самое главное дело на земле — лечишь.

И заметив наконец, что по-прежнему говорит Анне Васильевне не в лицо, а куда-то в затылок, легонько и сильно приподнял ей голову.

— Дай же поглядеть на тебя!

Преодолев минутную слабость, Анна Васильевна посмотрела сухими глазами и все-таки сделала то, чего никогда не разрешала себе ни до этого, ни потом, — пожаловалась:

— Трудно, Саша.

В короткое это слово вложено было куда больше, чем оно вмещало. Алмазов понял, так же негромко ответил, кивая:

— Знаю, Аня.

Что-то вдруг прикинув, он, веселея, с живым любопытством спросил:

— Пойдешь ко мне в клинику? Или на кафедру? Через три года гарантирую кандидата. Работой завалю по маковку, — похандрить и то времени не останется.

— Нет, Саша. Спасибо. — Окончательно справившись с волнением, Анна Васильевна заулыбалась. — По мою маковку мне работы хватает.

— Опять молодец, — с сожалением похвалил Алмазов и, помахав кому-то над головой рукой, свел на шутку: — Быть врачом в тысячу раз почетнее, чем чиновником в медицине. Да еще таким вот толстым!

Это адресовалось уже Труханову, заведующему облздравом из Сибири, который, улыбаясь и шумно сопя, поднимался по лестнице.

Смеху, радостным вскрикам, поцелуям и медвежьим объятьям мужчин не было бы, вероятно, и конца, если б в зале не оборвалась музыка и, заглушив многоголосый гул, не прокатилась бы веселая настойчивая трель звонка.

— Пошли, пошли, — заторопила Дубасова, задетая тем, что с ней академик Алмазов только вежливо поздоровался, так, кажется, и не вспомнив ее имени; если говорить по правде, Ольга Дубасова была уязвлена: к серенькой, как ей казалось, ледащей Анне отнеслись куда внимательней и сердечней, чем к ней.

Встреченный аплодисментами, моложавый импозантный ректор института объявил вечер открытым и зачитал длинный список приглашенных в президиум. То, что в этом списке одной из первых, вместе с представителями министерства, значилась фамилия Алмазова, было естественно; то, что в него включили Зейнаб, можно было понять. Но чем объяснить, что среди прочих в список попала и Анна, обычный участковый врач, не больше, Ольга Дубасова не знала. Чудеса!

— Иди, чего ж ты! — подтолкнула она, с удивлением взглянув на смущенно вспыхнувшую, похорошевшую Анну. Чем все-таки она привлекает к себе людей — здоровых по крайней мере?

С пунцовыми щеками, избегая смотреть по сторонам, Анна Васильевна вышла на сцену, села на придвинутый кем-то стул, наклонив голову. Казалось, что все в упор глядят на нее, старую и некрасивую, — однажды Анна Васильевна испытала уже такое ощущение, когда ее избрали председателем сессии.

Кто-то мягко и успокаивающе пожал ей руку. Анна Васильевна настороженно покосилась и, заулыбавшись, перевела дух, выпрямилась. Рядом, накрыв ее холодные пальцы теплой, мягкой ладошкой, сидела Зейнаб.

Короткое, очень простое приветственное слово ректора подходило к концу, когда по залу прошло какое-то одно общее движение, — так бывает, когда оглядываются все сразу.

— Генацвале, Адам! — изумленным шепотом сказала Зейнаб.

Только что улыбнувшись какой-то славной, доброй шутке выступающего, Анна Васильевна вздрогнула, как от толчка; сердце ее — хваленое тренированное сердце, бьющее, как хронометр, ровно семьдесят пять ударов в минуту! — ухнуло куда-то в черную горячую пропасть, пропав там в долгом затяжном перебое.

В огромном проеме раскрытых дверей, как в раме портрета, растерянно улыбаясь, стоял серебристо-седой, в вечернем элегантном костюме норвежец Адам Хегер.

Над заставленным живыми цветами столом президиума поднялась внушительная фигура академика Алмазова. Извинившись перед ректором, он, молодо блестя стеклами очков, громко объявил: — Прошу доктора Адама Хегера пройти в президиум! Зал загремел, и, пока, продолжая растерянно улыбаться, отвечая на десятки тянувшихся к нему рук, норвежец шел по проходу, «старички», знавшие Адама, а вслед за ними и поддавшиеся порыву гости стоя приветствовали его.