Роман с автоматом

Я еще долго стоял у стены, прислушиваясь. Вокруг все стихло – не шевелился никто; ничто не выдавало присутствие вблизи человека. Пробежавший мимо меня и уехавший на машине явно вышел из-за стены, значит, должна быть дверь. Я медленно двинулся в сторону предполагаемого конца бетонной панели, вскоре почувствовал слабый ток воздуха, а еще через несколько десятков шагов нашел огромный, неровный пролом. Ноги ступили на что-то бугристое и неудобное, должно быть, битый кирпич. Огромное пространство распахнулось передо мной, воздух, вспугнутый движением моих рук, разлетелся в стороны, и отражение его не вернулось. Наверное, что-то на этом пустыре все-таки было: железные штыри или остов постройки: безмолвная воздушная чаша была то там, то сям прорезана иглами холодного металла. А на земле, в двух шагах от меня, жило и дышало что-то небольшое и теплое. Я осторожно шагнул в его сторону, нагнулся – оно не двигалось, а только бесшумно выпускало неподвижными ноздрями теплый воздух. Не собака, подумалось мне, я вдохнул запах металла, резины и нагретого масла и осторожно протянул руку. Зверь был непомерно вытянутый в длину, с узким и быстрым телом. Нос его, липкий от масла, дышал жарко, до него было почти не дотронуться, но жар этот затихал и все меньше трепыхался. Над единственной ноздрей была длинная железная кость с отверстиями, она доходила зверю до спины, где начинались какие-то странные бугорки, углубления и наросты. Бока его были ребристые, почти рифленые, с буграми мускулов, рассеченные вдоль двумя тонкими щелями, из которых тоже сочилось остывающее дыхание. У зверя были, кажется, плавники, и он был ранен – железо переднего, изогнутого как рог плавника, было перебинтовано мягкой изолентой. Задний плавник был покрыт с обеих сторон деревянными пластинами, тоже ребристыми, с мелкой сечкой.

Зверь был красивый, хищный, диковинный и грозный; он осывал и засыпал, словно утомленный долгой охотой. Я еще и еще раз трогал его, собирал воедино ощущения, формы, изгибы, оставшиеся на пальцах, я пытался вспомнить, где в прошлой зрячей жизни видел это. Образы приходили, расплывались, смешивались с поздними, так же порожденными касаниями и тепловой памятью: генератор, телевизор, броневик, корабль…. Самолет в сером небе черно-белой хроники, что-то роняет из-под брюха на землю, взрыв. Складывается, словно уходит в землю, превращается в пыль жилой дом. Люди бегут, нагибая головы, женщины прижимают сонных детей к груди; мутные волны, фигурки. Вот по битому кирпичу пробежал и прыгнул в окоп солдат, он тоже прижимает к груди, тоже уносит с собой……. я снова потрогал его, схватил рукой за гнутый плавник и вспомнил. Теплое, грозное чудище – посреди берлинского пустыря, в хрустальной ночи я держал в руках автомат, из которого только что стреляли. Где-то далеко стучали поезда, еще дальше шуршали одинокие машины, и совсем далеко сновали быстрые ночные пешеходы. А я снимал с себя пуловер и заворачивал в него мою находку, потом искал на земле пакет с пирожными и, отчего-то пригибаясь к земле, убегал обратно, откуда пришел: через железные ворота, через незнакомую улицу, через пустынную огромную аллею.

Часть II

I

Сигарета кончилась, огонек зашипел о фильтр и погас. Он с досадой воткнул короткий некрасивый окурок в пепельницу и машинально потянулся за пачкой. Эта была его третья сигарета зараз, выкуренная между глотками капуччино; его подташнивало, во рту стоял противный вкус, но он чувствовал, что больше ничего не остается, и снова закуривал свой «Camel», равнодушно оглядываясь по сторонам.

Она сидела за столиком у окна и читала книгу, это был второй раз, когда он видел ее здесь. Сейчас он скользнул по ней взглядом, принялся изучать барную стойку и кофейную машину, потом снова перевел взгляд на нее.

Длинноволосый, хорошо одетый, часами просиживающий в разных кафе на Фридрихштрассе, он был писателем. Для русского писателя в Германии он неплохо устроился: делал переводы, писал статьи в русскую газету, иногда, на русских вечерах, читал свои «поэтические клипы» – белые стихи, подражание Хармсу, героями которых, однако же, были не старухи и не Петров с Комаровым, а вполне конкретные исторические персонажи, в большинстве своем политики. Его приглашали на различные культурные встречи, он делал доклады на тематических семинарах вроде «Судьба писателя в условиях глобализации», там он отыскивал русских писателей, приглашенных организаторами из городов-побратимов, выпивал с ними, рассказывал о жизни здесь, хвалил Берлин (очень интересный город, много культуры), потом напивался и начинал его ругать.

Он жил в Миттэ, не очень далеко от центра, и приходил сюда пешком почти каждый день: брал кофе, иногда круассан или даже «французский завтрак», сидел, курил, перелистывал записную книжку, отвечал на телефонные звонки или звонил сам, иногда доставал из кейса небольшую толстую тетрадку с абстрактным узором на обложке и делал наброски для будущей статьи.