Роман с героем конгруэнтно роман с собой

Мы все шли и шли. Какие — три километра? Какие — семь? Где они, эти семь? Мы идем уже целую вечность. Надо было немножко бензину у них попросить, вот что было нужно. Засядем в тайге. И чаю зря нахлебались. Нас теперь развезло. Я физически чувствовала, какая огромная у меня голова, тяжелая и еще пухнет. Стук мотора едва до меня доходил. И не то в голове, не то за туманом что-то слабо и глухо бухнуло. И еще. И еще. «Дожили, — смутно подумала я. — Аж в башке стреляет!» Тут из тумана нам в борт вылетела узкая пиратская лодка на бешеной скорости, резко крутнулась, взбив тугую воду, и точно пристроилась рядом и параллельно: «Оглохли? Стреляю, стреляю! Кто такие? Куда? Это заповедник!» — проорал нам из лодки парень. Одной рукой он придерживал «Вихрь», в другой дымилось ружье. И еще у него было рук пятнадцать, такой он был быстрый, верткий, молниеносный. А мы такие тупо-замедленные, что все еще молчали и так же тупо и неотступно шли вперед и вперед. У нас, значит, уже сложился такой стереотип: только вперед. «Стой, говорю! — парень вертком поставил нам лодку поперек дороги. — Пропуск есть? Это заповедник!»

«Да свои мы, свои! — заорали мы наконец. — К Шмагину! Пропуск есть!» — «Какие такие свои? — парень все еще нас держал. — Назовите фамилии!» Ихтиолог назвал — свою и мою, торопливо выхватил пропуск. Парень глянул. «А женщина где?» Вечно меня принимают за мужика, когда не надо. «Я…» — подала я голос. «Тогда совпадает, — вынужден был признать бдительный страж и рывком убрал свою лодку от нашего носа. — По рации еще вчера сообщили. Мы уж думали, вы утопли. Я встречаю. Шмагин кофий пять раз кипятил. Держите за мной!» Развернувшись, он сразу выдал такую скорость, что наш усталый мотор зачихал, мы испугались, что совсем потеряем парня из виду и опять навеки останемся посреди Печоры в бесконечном тумане и слепом духе черемухи. Но он вернулся. И даже соразмерился вдруг с нашими скромными возможностями. Еще один поворот. Мы свернули в протоку, здесь было почему-то светло, туман вдруг отстал, непуганые нырки сидели на воде плоско и неподвижно, как целлулоидные, мелькнул на берегу стог, узкий и длинный, я к таким еще не привыкла, показались рубленые дома, один, выше — другой, черная скала, возле нее еще домик, на скале стояла корова, как памятник, и глядела, как мы неловко причаливаем. Потом уж я увидела главное: Шмагина.

Шмагин стоял у самого уреза воды, так — чтобы Печора тянулась лизнуть его в сапог языком, но ровно на один миллиметр не могла. Он был невысок, заурядно среднего роста, черты лица нарочито правильные, как бы Нарочно доведенные до полной правильности, но без последнего — иррационального — штришка, что вдруг резко переводит правильность — в яркость и красоту, лицо же Шмагина казалось просто холодноватым, и все. Яркость Владькиным чертам придает интенсивность внутренней жизни, которая вдруг перечеркивает эту правильность и являет себя катастрофической красотой. Но далеко не всегда и не всем Шмагин эти свои превращения демонстрирует. Он, по-моему, и лицом своим владеет, словно мускульной силой, как футболист, к примеру, ногами. Иногда у него лицо абсолютно пустое и никакой мысли не заподозришь за ним, будто Владька вдруг выехал из этого лица, навесив невозмутимый замок на себя же самого и оставив для внешнего обозрения только правильные черты, которые все равно никому ничего не скажут. Но в этих тонкостях я разобралась много позднее.

Тогда же я констатировала только, что этот Шмагин — вполне заурядная вроде личность, ничего могучего, чтоб поднимать снегоход за холку, как в бане болтали, и в помине нет, он — скорее хрупок на вид, поглядывает — действительно — с холодноватой насмешкой, на язык, наверно, остер, и палец в рот ему не клади. Я класть и не собиралась. Лодка наша никак не могла взлезть на берег носом. Шмагин чуть нагнулся и легко ее вздернул в сухую траву. «С приездом, — насмешливо сказал он. Он чуть-чуть картавил и в картавинке этой была странная властность. — Через Владивосток? Давно уж пора выходить». — «Куда выходить?» — дружно спросили мы с ихтиологом, вылезая на твердую землю. У нас был единственный, отработанный, план — сразу же завалиться спать и спать не менее суток. Мы считали, что заслужили это. «Куда? — легко удивился Шмагин. — В обход. В тайгу». Мы с ихтиологом как-то явно, хоть и безмолвно, замялись. «Или вы, может, устали?» — легко поинтересовался Шмагин. И даже — вроде — никакого ехидства не было в его голосе. Но как-то он так это спросил, как он блестяще умеет, что с этой секунды нас с ихтиологом можно было вздернуть на дыбу, публично четвертовать, но ни один из нас уже никогда, даже шепотом и без свидетелей, даже другому бы уже не признался, что он хоть чуточку, хоть самую малость устал. «С чего нам уставать? — бодро сказал ихтиолог. — Хорошо покатились…» — «В самую пору теперь пройтись», — поддержала я. «Я так почему-то и думал», — безмятежно бросил Шмагин. Подхватил наши рюкзаки и легко заскакал с ними вверх, к домикам. Мы с ихтиологом довольно резво устремились следом.