Роман с куклой

– Нет, к нему меня не пустили, я разговаривал с одним из его чинуш. Стал я его спрашивать о заводе-то… «Нет, – говорит, – в первый раз о таком проекте слышу! Приходите позже, сейчас я вам ничего определенного сказать не могу…» Нет, лично я ничего против китайцев не имею – тоже люди жить хотят, да и Сибири инвестиции нужны… Но зачем же им с потрохами-то продаваться-то, а? Они вот нас к себе очень неохотно пускают! Раньше челночным бизнесом занимались, а теперь недвижимость на нашей территории скупают, организуют собственные предприятия. Мы становимся сырьевым придатком Китая!

– А лес?

– О… Лес… – печально вздохнул Силин. – Лес наш их очень интересует. Лес, нефть, горнорудные всякие проекты… Еще скупают акции российских предприятий! Они изучают нас с пристрастием, а мы о них ничего не знаем. А сколько фиктивных браков… И все потому, что китайцам нужно российское гражданство. Вон миграционная служба в США как работает – проверяют количество зубных щеток в ванных, не брезгуют вникать в самые интимные мелочи жизни, чтобы понять, не является ли брак фиктивным. И никто не называет американцев шовинистами, потому что процесс миграции в свою страну они держат под жестким контролем.

– Мигунов утверждает, что мы для них – всего лишь перевалочный пункт.

– Ой, не смешите меня! – затряс головой Силин. – Китайцам нужна Сибирь. Им нужен Байкал!

– А о «Народной дружине» что вы думаете? – помолчав, спросил Михайловский.

– Опричники, – коротко ответил его собеседник.

– Я видел, что они довольно успешно наводят порядок. При мне вон драчунов усмирили.

– Да, мелкий криминал при них присмирел, – согласился Силин. – Но зато у Мигунова появилась возможность проворачивать крупные делишки… Послушайте, Даниил Петрович, к вам в столице прислушаются – напишите о наших проблемах!

– Хорошо. Я напишу. Не знаю, прислушаются ко мне или нет, но я напишу…

На следующий день Михайловский снова разбирал архив при церкви. Метрические записи о том, кто умер, кто родился, кто женился – еще позапрошлого века. Сводки из райкома. Доносы. Рапорты об успешном повышении надоев. И много еще чего… Перед историком проходила жизнь Синички.

После полудня Михайловский зашел в саму церковь. Здесь было пусто, за окнами летали голуби. Темные, закопченные лики суровых святых глядели на него со всех сторон. Казалось, они спрашивали: зачем ты здесь? Чего ищешь?

В Москве Михайловский не сомневался в своих планах, он хотел разгадать тайну сибирского адмирала, хотел, как историк, потешить свое самолюбие. Но здесь все перевернулось с ног на голову…

Здесь он невольно стал думать о Еве. Она не увозила от него сына в чужую страну, она не затевала скандального развода и тем на первый взгляд выгодно отличалась от двух его первых жен. Но на самом деле она была хуже их. Она лишила его покоя. Она отняла у него душу. Она была не человеком, а злым демоном…

Чтобы не думать о жене, Михайловский вернулся в архив, принялся вновь разбирать бумаги. Жития святых, псалтыри, молитвословы – старинные, находка для столичных букинистов, некоторые – просто раритетные издания! Раньше бы Михайловский дрожал от радости, прикасаясь к этим книгам, но теперь в нем ничего не отзывалось. Это Ева, Ева умертвила его, лишила радости жизни, превратила в ходячий труп, перед которым только одна задача, одна цель… Ну найдет он золото Колчака, а потом что?..

Внезапно на пол, подняв небольшой фонтанчик пыли, хлопнулась какая-то брошюрка в клеенчатом переплете. Михайловский поднял ее, раскрыл. Поначалу ничего не понял – на пожелтевших сухих листах бледной фиолетовой вязью разбегались буквы. Больше всего это напоминало очередные записки какого-нибудь председателя колхоза, еще времен коллективизации.

Потом…

«Господи, спаси и сохрани меня, раба Божьего Арсения Гуляева, дай закончить мне сей труд, призванный открыть правду о Верховном правителе и делах его на сибирской земле…» – эти слова, в старинной, дореволюционной еще, орфографии вдруг, точно вспышка, ударили Михайловскому в глаза.

Он почувствовал, как ноги у него обмякли, дыхание пресеклось. Не может быть…

Михайловский сел на тяжелый деревянный табурет, положил себе раскрытую тетрадь на колени, потер виски. Надпись на титульном листе не оставила у него никаких сомнений.

Это был дневник прапорщика Гуляева, тот самый, который все считали выдумкой, мифом. Тот самый дневник, который он искал. Михайловский осторожно перевернул следующую страницу – та потрескивала от старости, норовя рассыпаться в прах прямо в руках. Впрочем, ощущение это оказалось обманчивым – бумага была еще крепкой и потрескивала только на сгибах.