Роман с куклой

Все это длилось какие-то доли секунды на фоне разбушевавшегося огня. Михайловский жаждал отомстить за свои сожженные надежды, за Тонин страх, за отца Стратилата – и о последствиях не думал. Он хотел убить Никиту Телятникова, и все тут.

Но Михайловский успел сделать всего лишь один шаг. Выстрела он не слышал – из-за треска и гудения огня, криков и некоей отстраненности собственного сознания. Он только увидел, как дернулось ружье в руках Телятникова, а потом ощутил удар прямо в грудь.

Камень как-то чересчур легко выскользнул у него из рук, и Михайловский упал, удивляясь собственной беспомощности. Боли не ощутил – лишь смесь негодования и изумления. Что это было?.. Почему?..

Михайловский закрыл глаза, и его понес какой-то неведомый вихрь – далеко, далеко… Смутно, краем сознания, продолжал слышать голоса, но происходящее его уже совершенно не волновало.

– Гад! Ах ты, гад! – орал Телятников. – Кольша, Гарик – видели, что этот гад сотворить хотел?.. У-у, падла! Еще чуток – и убил бы меня!

– Никитка… Никитка, а батя-то что скажет?..

– Ты ему прямо в грудь…

– Жив?

– А бог его знает… Вроде не дышит… Али дышит?

– Никитка, батя ж не велел его убивать! Что батя-то скажет? Он только припугнуть просил да в ерапорт отвезть… Никитка-а!

– Да что вы орете, дурни! – неожиданно зло заорал Телятников. – Цыц! Я ж оборонялся… Сами видели – это самооборона была!

Михайловский с полнейшим равнодушием слушал этот разговор. Ему было все равно, только дышать вдруг стало как-то тяжело и неприятно…

Вокруг него бегали, кричали, а он продолжал кружиться в неведомом вихре. Он был словно лист с дерева, подхваченный ветром. Он полностью покорился судьбе.

– Никитка, а свидетели? – Голоса отдалились, но были по-прежнему слышны.

– Да хрен с ними! Кто их слушать будет… Девка да выживший из ума старик! А этого писателя теперича в живых оставлять нельзя.

– Никитка, а батя-то что скажет? – плаксиво ныл то ли Кольша, то ли Гарик.

– А скажем ему, что писатель в тайге сгинул! Пошел, да не вернулся! Это ж тайга… Заблудился он, медведь задрал, в болоте утоп… Да мало ли что с городским человеком в тайге могло случиться! Не виноватые мы, он сам дурак!

– Никитка, а ну дык батя не поверит…

– Поверит!

– Никитка, а ну дык этого писателя из Москвы искать приедут…

– Не приедут! – заорал Телятников. – Кому он нужен?! Это ж вам не депутат какой, не министр… Не американец, не французишка – ну, в смысле, другие страны претензий к нам тоже не предъявят… Он никто, понимаете – никто!!!

Михайловский почувствовал, как его обнимают чьи-то руки, куда-то тянут.

– Даниил Петрович, миленький! – услышал он жаркий Тонин шепот. – Уходить надо… Скорее, Даниил Петрович!

Уходить никуда не хотелось. Хотелось быть листом, сорванным с дерева – а не беллетристом Михайловским, к которому были какие-то неведомые претензии у местных братков и какого-то там загадочного бати…

Но тем не менее он дрыгнул ногой, уперся ею в землю.

– М-м-м? – спросил он.

– Идемте, Даниил Петрович… Только тише, тише, пока они не смотрят!

Тоня, перекинув его руку себе через плечо, упорно влекла раненого вперед, в темноту. Михайловский по инерции перебирал ногами.

– Никитка, а ежели батя…

– Да иди ты в баню со своим батей! Скажем, что не нашли писаку этого – будто до нас он в тайге сгинул!

Голоса дружинников были уже далеко и почти неразличимы.

Тоня помогла переступить Михайловскому разрушенную ограду, потом кто-то фыркнул возле его лица.

– Даниил Петрович, за седло держитесь… Вот так. Булка, да стой ты! Попробуйте подтянуться, пожалуйста! Вы не понимаете, они вас в живых не оставят! Ну Даниил Петрович, ну миленький…

На лошадь он сесть не смог, просто перевалился поперек седла. Тоня, шепотом причитая, потянула Булку за узду.

– И папы нет, как назло! Если бы папа здесь был, он бы им показал! Они его боятся, я знаю… Папа к озеру с утра пошел, там цветы какие-то редкие цвести собрались… Да пропади они пропадом… Даниил Петрович, держитесь, миленький!

Булка мерно переступала ногами, ее копыта неслышно топали по траве.

Ночь, густая и быстрая, опускалась на землю, и лес был совсем рядом – туда-то и тянула лошадь Тоня.

– Где он? Где он?!

– Никитка… Ить убег он!

– Вижу, что убег! Ищите, а то головы вам поотрываю… Мне терять нечего! – совсем уж далеко звенели голоса.

Михайловский висел поперек седла и чувствовал, как что-то горячее растекается у него по груди. «Кровь, – равнодушно подумал он. – Наверное, это кровь».

Черный лес сомкнулся над их головами, круглая золотая луна мелькала среди ветвей, изредка освещая путь. Но Тоня не боялась ни темноты, ни леса – он был ей родным, она с закрытыми глазами могла обойти все его тропы.

Мерное покачивание лошади усыпляло. Михайловский как будто уснул…

Очнулся он много позже от тупой тяжести в груди. Закашлялся, чувствуя привкус крови во рту.

– Тихо, тихо… Ой, мамонька моя… Даниил Петрович, миленький! Вы меня слышите? Это я, Тоня!

Он с трудом разлепил веки, словно спекшиеся. Перед ним, в густом липком тумане, плавало печальное Тонино личико.

– Я… где?