Роман… С Ольгой

— Доволен? — враскорячку сползает с отполированной столешницы.

— Извини, — отвечаю заикаясь, потупив взгляд и опустив пониже голову.

— Нет проблем. Приходи ещё…

Два часа, которые я выделил себе на то, чтобы добраться на работу, на самом деле провожу в наглухо закрытой машине, припаркованной перед подъездом родительского дома. Утренняя рутина неожиданно пополнилась на одно неприятное ежедневное событие. Теперь я вынужден проведывать отца в любое удобное, согласно графику, конечно, время суток.

Это рак! Так сказали в областной больнице, когда внимательно рассматривали, а затем описывали рентгеновские снимки грудной клетки родного мне человека. Мать грубо дёргала мужской рукав в машине и шипела, напоминая папе о том, как неоднократно она его предупреждала, что бесконтрольное курение до добра не доведёт и обязательно сведёт его в глубокую могилу раньше выделенного срока. Видимо, как в реченьку глядела.

Прислонившись лбом к стеклу своей двери, вожу кончиком указательного пальца правой руки по кожаной обмотке рулевого колеса. Вокруг шныряют люди. Лето в нашем городе — тяжёлая пора для дешёвой, не выдерживающей такого напряжения инфраструктуры. Курортное место оживает с приездом страждущих, вернее, отдыхающих, не видевших водную стихию почти целый год. Здесь скучно, мелко, грязно и, чёрт возьми, однообразно.

Я родился в этом городишке, по знакомству был определён в шикарный по тем меркам детский сад, после окончания которого меня опять же по большому блату пристроили в достойную моей персоны школу. Я хорошо учился, иногда отлично. Родители следили за мной, всё чаще чересчур навязчиво. Повода для паники, конечно, не давал, но чудаковатость временами проявлял весьма некстати.

Так, например, я выбрал будущую профессию, полагаясь на профессиональный опыт бати. Он майор полиции. В отставке, безусловно. Пенсия и достойная выслуга отпустили верного солдата правоохранительного ведомства на заслуженный от государства отдых по соответствующему возрасту. Отец отошёл от дел, но связи там, где «бывших не бывает», всё-таки не растерял. Мне помогли поступить в институт. Здесь, наверное, нечем гордиться, но и стыдиться тоже нет причин. Я дослужился до капитана, а потом… Ушёл! Ушёл по собственному желанию. Быстро подал рапорт, сдал оружие и служебное удостоверение, снял знаки отличия, вынув из «уключин» гибкие погоны, и запаковал в чехол тёмно-синюю форму, к которой десять лет уже не имею никакого отношения…

— Ромочка! Рома! — кто-то барабанит мелкой дробью в окно со стороны пассажирского сидения.

Это мама? Плачет или кажется? Не понял — дождь идёт?

— Открой! — я вижу, как она, вцепившись сухенькими ручками, отдирает с мясом дверь. — Господи! — снимаю блокировку, а женский голос сразу же становится звонче, уличный шум проникает в салон моего автомобиля и разжижает тяжелую по воздушной взвеси обстановку. — Что случилось? Почему ты тут сидишь? Заболел? — она оглядывается, чтобы посмотреть на заднее сидение. — Что-то с женой?

— Нет.

— Где она?

— Дома.

— Я думала…

— Мам, не приходи сегодня, — шумно забираю носом воздухом.

— Рома?

— Я сказал «нет»! — прикладываю кулаком баранку.

— Она здорова?

— Вопрос с подъ. бом? — сощуриваюсь и, знаю, что цинично, выгибаю губы.

— Прекрати! Выражаешься, как вор в законе.

Ухмыльнувшись, отворачиваюсь от неё.

— С кем поведёшься, Марго, с кем поведёшься.

— Объясни толком, что опять Ольге не подходит?

— Я! Я ей не подхожу. Громко хожу, ночами храплю, пью с ней вечерами, оставляю не те сигареты, лишь бы она не расчехляла бутылку без меня, хожу на «любимую» работу, наведываюсь к вам, тебя вот выслушиваю… Мам, вы можете не ругаться хотя бы в моем присутствии?

— Боже мой, какая ерунда! Знаешь же, что это ложь, и…

— Я о многом прошу? — не даю договорить.

— Мы не ругаемся.

— Понятно. Так вы нас с папой интеллектуальными беседами развлекаете?

— Я знаю, как её тяжело…

Да уж! Мама в курсе, мама обо всём осведомлена, она на блядском домострое старую собаку съела. Мама — мудрый человек, повидавший до хрена событий на своём веку. Маргарите Львовне Юрьевой уже как будто шестьдесят семь, но подвижности и скорости этой женщины может позавидовать любая пятнадцатилетняя соплячка. Возможно, кто-то скажет:

«Ни хрена себе задор!»;

а я замечу, процитировав её же собственные слова, но, увы, не для аристократии:

«Это правильный образ жизни и, конечно же, индивидуальный генетический набор! Хотите выглядеть так же, бросайте пить, курить и трахаться. Дрочите мозг другим и будет вам, ребята, счастье в вечной жизни!».

— Что случилось? Вы поругались?

— Нет.

— Почему я не могу навестить её?

— Она плохо себя чувствует.

— Не хочет, чтобы приходила? Что на этот раз? Не в той тональности залаяла нелюбимая свекровь? — она откидывается на подголовник. — Подвезёшь на рынок или мне выйти?

— Я хотел повидать отца.

— На обратном пути.

— Ма-а-а… — протяжно начинаю.

— Работа, да?

— Нам нужны деньги.

— Мало имеете? Жадность, Юрьев?

— Не в этом дело.

— Не передумали?

Я ей не говорил! Я ей нагло вру…

— Не хочу об этом…

— Ром, тяжело смотреть на то, что вы вытворяете.