Роман… С Ольгой

— … Вы взрослые, самостоятельные и даже немного порченные возрастом живые единицы, а не безмозглый скот, которому нужен злой пастух и крепкий хлыст. Творите дичь в офисе, практически у меня под носом, а потом вдруг по-детски возмущаетесь, что всё не так идёт, как вам бы этого хотелось.

— Я этого и не хотел.

— Да я уж понял. Так, наверное, получилось? Вырвалось само? Брякнул, а потом подумал?

— Он…

— Довольно! Вся понятно. Фрол тебя достал. Это слишком очевидно, Ромка, чтобы быть чистой правдой. Пусть уходят, не цепляй его и не держи — праздник всё равно закончен. Ты, кстати, подумал насчёт совместного отпуска? Я по-прежнему считаю, что для вас это будет великолепный, а главное, своевременный вариант.

— Да.

— И?

— Как всегда, — громко выдыхаю. — Там хотя бы будет стопроцентная гарантия, что она не отвернёт.

Как всегда — ноябрь… С первого по тридцатое число — отметки жизни, отпечатанные чётко на листе календаря. А Костя точно знает даты, в которые нас с Олей лучше не цеплять.

— А поменять ничего не хотите?

Я бы рад, да только не уверен, что с этим согласится жена. Нам нужен этот чёртов месяц вместе. Хочу надеяться на то, что с первого двенадцатого займётся новый цикл, ещё один круговорот размером в триста шестьдесят пять дней. Да, у меня с ней к чёрту сбитый график, странный праздник и угробленная одиннадцатым по счёту месяцем простая жизнь.

Босс треплет моё плечо, словно пробуждает ото сна, а после трогает ладонь, сжимая пальцы:

— Ромка, иди к жене. Отпуск подпишу. Смотри только, не разведись с ней до расчёта отпускных, а то начальник финансово-экономического отдела, известный нам Фролов, на жидкое дерьмо сурово изойдёт. Боится штрафов и несвоевременного исполнения предписаний. Пишите загодя и да воздастся вам по всем делам.

— Спасибо.

С этим проблем вообще не будет.

— Только уберитесь отсюда. Смотайтесь за бугор, что ли? Посмотрите мир, напитайтесь впечатлениями. Обновите эмоциональную карту. Присмотритесь к новым людям. Затеряйтесь среди аборигенов, смешайтесь с массой, обновитесь, побудьте теми, кем хотели бы, но почему-то никогда не удавалось. Покажи ей, что зло ушло из жизни и на неё никто не смотрит, как на вынужденную жертву. Ром, ты меня услышал?

— Чёрт, — шиплю под нос. — Я не хотел, — потупив взгляд, смотрю на удаляющихся в сторону придомовой парковки Фролова с Тереховой. — С ним плохо вышло. Я сволочь?

— Ты понял, что я сказал?

Да, конечно. Только вряд ли выйдет. У нас традиция, которой мы не изменяем. Так уж повелось. Десятый год ноябрь месяц проводим, находясь на нулевой отметке никуда не двигающейся линии боевого соприкосновения с прошлым, которое не торопится сдавать своих позиций и продолжает внаглую терзать своим присутствием. Без прошлого нет будущего! Так о непростой истории люди говорят.

— Злишься, психуешь, нервничаешь. Это — да! Но не сволочь, Юрьев. Фрол об этом знает. Он не обижается, а просто надувает губы. Иди к жене и моему сыну. Слышишь? Она стоит одна.

— Кость, я думаю, что Терехова стала тем, кем является сейчас, по одной банальной причине и это не криминал. Она…

— Оля ждёт, — Красов кивает на мою жену, стоящую лицом к бушующему в два балла морю. — Потом поговорим. Вот я сейчас, например, уверен, что совместная ближайшая рабочая поездка будет всем нужна. Мы договорились?

— Да.

— Поедешь с Сашкой?

— Да, — смотрю тому во след.

— Никиту только не забудьте. Без бухла и карт, Юрьев! Не хотелось бы Платошу выколупывать из какого-нибудь подпольного игрового заведения, которым заправляет жирный мафиозный дон, поставивший юристика на счётчик из-за давнишнего долга чести, — вполоборота отвечает босс и, расставив руки по сторонам, наступает на поднимающуюся по ступеням улыбающуюся только лишь ему светлую, в прямом и переносном смысле, юную жену…

Море не на шутку разыгралось. По правде говоря, стихия третий день штормит, но сегодня, по-видимому, самый пик. Лёлик разговаривает с мелким парнем, заглядывая малышу в лицо. Тимка же не отводит глаз от облизывающих песчаный берег волн, дёргает ногами и размахивает ручками при каждом шлепке огромного количества воды о большую, гудящую то ли от боли, то ли от наслаждения, землю.

— Вот так, вот так, вот так! — лепечет слабо Оля, прижимая крестника к себе. — Ты мой смелый мальчик? Ты не боишься? Это море. Наша добрая вода. Ты будешь, как твой папочка? Да? — жена потирается своим виском о покрытую светлым пухом детскую макушку. — Как вкусно ты пахнешь, барбосик.

— Барбосик? — я становлюсь плечом к плечу с женой.

— Так его Костя называет. Барбосёнок, барбос, барбосик. Это ласковое прозвище, Юрьев. Тебе, конечно, не понять.

Ну да, ну да! Куда такому жёсткому кретину? А вникнуть в эту азбуку, известно же, не каждому дано.

— Я этого не знал, — хочу другого с ней контакта, поэтому захожу жене за спину и пропускаю свои руки, замыкая их в тугой замок у неё на животе. — Поймал!

— Убери, — Лёля вздрагивает, а в попытках отступить назад, случайно ягодицами упирается мне в пах.